Ольга, лесная княгиня - Елизавета Дворецкая

С тех пор как раз минуло еще тринадцать лет.

Теперь это был зрелый мужчина, довольно рослый, крепкий. Не сказать, чтобы он был очень хорош собой: черты округлого лица, на которое волосы с середины лба спускались углом, были правильны, но грубоваты, скулы слишком выступали, серые глаза были широко расставлены. Но короткий прямой нос облагораживал черты и придавал им приятность. Во взгляде князя отражались ум, решимость и твердость и в то же время – дружелюбие.

Судя по тому как посматривали на него гости, именно таким они воображали древнего витязя, слушая «Сказание о Зоре и Водянице».

Дивислав тайком взглянул на жену.

Всевида, его ровесница, уже принесла ему пятерых детей и теперь ждала еще одного. Десять лет назад, когда он впервые ее увидел под свадебным покрывалом, она показалась ему прекрасной, как та обновленная берегиня. Годы, заботы и частые роды сказались на ее внешности: румянец побледнел, у ясных глаз появились морщины, не хватало нескольких зубов. Но Дивислав все еще видел в ней ту юную красавицу и почти не замечал перемен. Для нее он покупал самые красивые шелка и бусы, и сейчас она выглядела достойной соперницей для любой берегини: на ней было красное платье из греческого шелка с крупным узором в виде пар оленей, обращенных друг к другу мордами; по рукавам, подолу и вороту шла полоса желтого шелка с красным узором в виде распускающегося побега; голову ее покрывал длинный убрус белого шелка. Пояс Всевиды был тоже соткан из красных и желтых шелковых нитей, а на шее висела снизка бус из медового сердолика и желтого стекла с «глазками» – эти бусины считались не только украшением, но и сильным оберегом, и каждая из них стоила целую кунью шкурку. При огне бледность лица женщины была почти незаметна, зато шелка сияли, будто солнце!

Здесь, на торговом пути, все привыкли к самитам да паволокам; даже старейшины ближних гнезд и их жены, не имея средств на настоящее греческое платье, шили дома такое же изо льна и домокрашеной шерсти собственной работы, пуская привозной шелк лишь на отделку. И сейчас среди гостей таких щеголей было с десяток; приверженцы дедовых обычаев, одетые в поневы и обычные белые сорочки, косились на них – не то с неодобрением, не то с завистью…

Все уже знали, что княгиня опять тяжела – даже под широким платьем это было заметно. Беременность давалась ей нелегко: она часто хворала и недавно, как встал санный путь, вызвала к себе свою старшую сестру Держану, уже вдову, чтобы ухаживать за ней и помогать по дому. Держана приволокла с собой троих детей, так что в доме теперь было не протолкнуться от ребячьей возни и писка. Но Дивислав не роптал: это было будущее его рода, его племени.

Все восемь мальцов сидели, притихнув, вокруг матерей и слушали, вернее, впитывали своими незрелыми умишками то, что божественным лучом осветит им дорогу в жизни.

После сказаний снова подняли чаши за предков, попросили у богов и чуров благословения потомкам.

Потом пошли уже разговоры о том, о сем, о делах житейских…

– Что там в Киеве? – спрашивал князь у Бодди, торговца-варяга, которого кривичи звали Будиной. – Видели князя Олега?

– В этот раз я не видел князя Олега… Кажется, он был на охоте, – с важностью ответил Бодди, который никак не желал признаться, что князь просто не звал его к себе, а ограничился присылкой, как и ко всем, сборщиков мыта. – Но я могу ответить, думаю, на любой вопрос.

Это был мужчина уже зрелый, довольно грузный, хотя не толстый, рослый, с широким лицом, черными бровями. Из каких мест он был родом, никто толком не знал: имя у него был северное, на северном языке и на словенском он говорил одинаково свободно, но бороду брил, оставляя темные усы подковой до самого края нижней челюсти. Держался он всегда горделиво и постоянно возил с собой пару молодых рабынь; каждый год новых.

– Как у него дела? – продолжал князь. – Что деревляне?

Дивислав знал, что в тот самый год, когда Олег-младший занял киевский стол, ему сразу пришлось отправиться на войну.

У Олега Вещего с деревлянскими князьями был заключен договор о дружбе и совместных походах – еще лет двадцать назад они вместе ходили на Царьград и привезли огромную добычу.

Но после его смерти, разумеется, деревляне сочли договор расторгнутым и потребовали заключить его на новых, более выгодных для них условиях: чтобы киевский князь принимал их купцов задаром и сам снабжал лодьями для пути через море. Олег Моровлянин, конечно, никак не мог начать свое княжение с уступок, и деревляне пошли на него ратью. Киевское войско, растерянное потерей прежнего непобедимого полководца, было разбито, Олег оказался вынужден принять унизительные условия. Поляне приуныли: казалось, вместе с Вещим их покинула удача и возвращается прежнее убожество.

Чего доброго, опять хазары за данью явятся…

– Но в Киеве говорят, что скоро с этим унижением будет покончено! – оживленно рассказывал Бодди. – Я слышал, на будущее лето готовится поход. Князь Олег обижен, что его родичи с Ильмень-озера не прислали ему никакой помощи, но теперь князь Ингвар, брат княгини, уже почти взрослый и сам намерен идти в поход на деревлян.

– Взрослый? – удивился Дивислав. – Я же помню, он уехал туда совсем мальцом.

– Сколько лет назад это было! – улыбнулась Всевида. – Ты забываешь, как быстро время течет. В тот год как раз наш Солоня родился, а ему уже пять.

– Князь Ингвар получил меч год назад! – добавил Бодди. – Не удивлюсь, если он скоро женится, особенно если боги пошлют ему удачу в походе и случай проявить себя! Я ведь слышал, он уже давно обручен с какой-то девушкой знатного рода.

– Да, – кивнул Дивислав, – с дочерью… то есть внучкой плесковского князя.

– Уже не внучкой, а племянницей, – поправил Хотовид. Отложив гусли, он теперь сидел на почетном месте за княжьим столом и подкреплялся медом двадцатилетней выдержки и жареной вепрятиной с кислой капустой. – Старый Судога умер летом, теперь там его сын Воислав в князьях. А за Ингвара волховецкого они просватали дочь Воиславовой сестры.

– Ну вот! – поддержал довольный Бодди. – Значит, ему осталось только доказать, что он уже взрослый мужчина, и можно будет готовить свадебный пир. Хотел бы я на него попасть!

Дивислав переглянулся с Хотовидом, и оба из вежливости к гостю спрятали усмешки. Прочие ухмылялись более откровенно: «Как же, дожидайся!»

Несмотря на свою внушительную внешность, Бодди уважением не пользовался: это был жадный, тщеславный человек с недобрым взглядом. Вид у него был довольно мрачный, но хвастливость делала его разговорчивым. Здесь его знали уже достаточно хорошо: настолько, что ему приходилось платить мыто несколько больше обычного, лишь бы его вообще пустили на Ловать.

Нудогость, старейшина гнезда Требонежичей, с негодованием отворачивался всякий раз, как Бодди подавал голос: три весны назад у него пропали с луговины две девки, а последними чужаками, проезжавшими через угодья, был Бодди со товарищи. Доказать их вину тогда не удалось – девок ведь мог и леший заманить, – но дед Нудята до сих пор держал зло на варягов и не имел с Бодди никаких дел. Говорил: «Лучше с кашей съем своих бобров, чем этому шишку лысому продам».