Ольга, лесная княгиня - Елизавета Дворецкая

– Точно! – заверил Жила. – Потом на санках на реку свезли и там зарыли.

– Кровищи налилось… – Видимер развел руками, – на полдвора. Будто свиняку резали.

Дивислав отвернулся.

– Скажите этому шишку лысому, чтобы собирался, – недовольно буркнул он. – И пусть больше к нам сюда глаз не кажет – не пущу. Пусть хоть через Хазарское море ездит, мне плевать.

Жила вновь ушел и вернулся с нижайшей просьбой от Бодди: разрешить отложить отъезд до окончания праздников. Ранее, стало быть, со сборами никак не управиться.

До этого срока оставалось всего два дня, и Дивислав махнул рукой.

Эти два дня княгиня провела в постели: Держана настаивала, что ей нужно лежать, пить сон-траву и нивяницу, да и Дивислав не хотел, чтобы жена выходила из дома, пока не уехали варяги: что-то может ей напомнить о злосчастном происшествии.

– Я сердечко послушала, – однажды шепнула князю Держана, когда никого не было рядом. – Ну, к череву ее ухом припала да послушала: хорошо ли бьется. И вот что я тебе скажу, зятюшка…

Она еще раз оглянулась и наклонилась к самому его уху:

– Два сердечка там стучит! Одно справа, другое слева.

– Да что ты! – Дивислав даже привстал.

– Тише! Не сболтни никому. Верно тебе говорю, что два!

Это известие помогло Дивиславу приободриться: он не помнил, чтобы в его роду появлялись двойни, но предпочел истолковать это как добрый знак.

Поэтому он даже с благодушием встретил известие о том, что в последний вечер перед отъездом Бодди устраивает пир и приглашает окрестных старейшин: Перенега, Буеслава, Кочебуда и даже Нудогостя. Все они присутствовали, когда Бодди хвастал ожерельем и подрался с Нудятой. Как объясняли посланцы, Бодди сожалеет о былых ссорах и хочет со всеми помириться, чтобы оставить о себе добрую память.

Дивислав только хмыкнул: неужели совесть пробудилась? Но вслух ничего не сказал, и старейшины решили, что, пожалуй, не худо будет сходить послушать, что бродяга скажет на прощание. Только Нудята в ответ лишь сплюнул и показал посланцам дулю, но иного в общем-то от него и не ожидали.

Все прошло, как было задумано. Бодди принимал гостей хорошо, лишь по привычке хвастал неумеренно.

Угощение было внушительное: полный котел мяса, тушенного с луком и чесноком, с подливкой из брусники, два котла похлебки: рыбной – с пшеном да луком и гороховой – с репой да поджаренным салом. Приглашенные остались довольны, перед очагом вскоре выросла куча обглоданных костей, пивом обносили без задержек, и под конец пира гости и хозяева даже принялись нестройно петь.

– Ну, прощевай! – говорили старейшины, уже в темноте пробираясь к своим саням и поддерживая друг друга. – Только ты того… больше к нам не жалуй. Скучать без тебя будем, да князь наш суров: сказал нет, значит, нет.

– И я буду скучать без вас! – твердил раскрасневшийся от пива Бодди. – Вы еще не раз меня вспомните… я уверен.

Наутро варяги уехали.

Убрались они еще в темноте, а ближе к полудню, как совсем рассвело, княжьи челядинки-голядки пошли чистить в избе и клетях. После пира тут был истинный свинарник: везде на полу объедки и кости, на столах – треснутые грязные миски, под лавками – стоптанные черевьи и сено, которым их набивают, на полатях – рваные обмотки и протертые чулки, в углах – лужи мочи и блевотины. Даже подстилки из еловых лап и соломы варяги не потрудились сжечь. Бабы мели пол, выгребали грязь из углов, мыли лавки, столы и полати, чтобы не стыдно было пустить новых постояльцев. И вдруг одна принялась визжать.

Пытаясь вымести под лавкой, она наткнулась на темную кучу… непонятно чего. Был похоже на шкуру, и эта шкура пованивала. Стиснув зубы, баба вытащила «эту дрянь» на свет – дверь стояла нараспашку, чтобы выморозить вшей и блох – и развернула.

Сразу ей померещилось нечто знакомое.

Это была шкура довольно крупного зверя – свалявшаяся, изрезанная, залитая спекшейся кровью, от которой совсем склеился грязно-желтый, бурый мех.

– Да это ж ихний пес! – сказала другая. – Вон там еще что-то в углу, глянь.

– Сама глянь, – морщась от вони, пробормотала первая. – Чего они ее сюда затолкали-то?

– Да это не может быть того пса! – возразила третья. – Того пса они в снег у реки закопали, как бы он сюда опять попал? И кто с него шкуру снимал? Шкура-то дрянь, они его искромсали всего, будто врага кровного.

– А-а! – первая баба заглянула под лавку и обнаружила там… отрубленную песью голову со знакомым черным пятном на морде. – Голова!

На бабий визг прибежали кмети. Шкуру и голову выволокли из избы и бросили на снег. В это время Жила с глубокомысленным видом изучил сваленные у очага кости, пошевелил их ногой, чтобы получше рассмотреть… и схватился за горло, судорожно глотая.

– Слава Перкунсу, что меня этот велс болотный на пир не звал! – прохрипел он, удерживая рвотный позыв. – Он ведь своих гостей дорогих… собачатиной накормил!

Весть мгновенно облетела городец и округу. Скрыли ее только от княгини, опасаясь, что ее начнет выворачивать, а то и похуже повредит. Весь народ сбежался смотреть на шкуру и голову – жуткие доказательства «гостеприимства» Бодди.

– Это он нам отомстил так! – толковали возмущенные жители. – Собачатину жрать заставил!

– А дурням и не в примету, что хозяева их потчуют, а сами не едят?

Когда Перенег, проблевавшись, снова мог говорить, его спросили об этом, и ответ всех изумил.

– Да как это – «сами не едят»? Тут бы мы уж заметили, чай у нас на плечах не репы печеные сидят! Ели они! И Будиня сам ел, хрен лысый! Так еще наворачивал! Из того же котла куски брал, что нам, то и себе. И люди его ели.

Князь Дивислав, узнав обо всем этом, не то расхохотался, не то разрыдался – по лицу его текли слезы. Налицо было тяжкое оскорбление, нанесенное волости и самому князю.

Поняв, что здесь ему больше не ездить, Бодди лихо отомстил. Как он и обещал, его еще долго будут здесь вспоминать: ему светило войти в местные предания и красоваться в них, пока жив кривичский корень. То, что он не пожалел собственного желудка ради удачи обмана, наводило на мысль о тех героях древности, которые готовы были погибнуть заодно с врагом. Так сразу и не поймешь, чего достоин такой «подвиг»: уважения или презрения.

Старики, наевшиеся псины, со сраму попрятались от людей.

А через пару дней, пока не утихли еще разговоры, Бодди дал новый повод говорить о себе.

Прибежал на лыжах мужик из веси близ Ильменя, где по речке проходил рубеж владений зоричей и Будогостичей.

– Корова! – закричал он, будучи допущен к князю и забыв даже поклониться. – Корову мою забрали, нечистики проклятые! Лешии, шиши водяные, чтобы им бревном подавиться! Чтоб им каждая кость буренки моей поперек горла встала и весь век мучила! Чтоб им оба рога ее в задницу воткнулись! Чтоб им…