Темный - Юлия Трегубова

— Отлично, — сказал человек в белом халате и накрыл тело.

— Пойдемте, Герман Петрович, — Кравцов подхватил его под локоть и повел к выходу, — подпишем уже все на свежем воздухе. А то еще вас откачивать придется.

Герман хватал прохладу мартовского утра ртом, втягивал полной грудью и не мог надышаться.

— Полегчало? — поинтересовался Кравцов, зажимая в губах сигарету.

Герман кивнул, бросил на опера короткий взгляд и тут же, словно ошпарившись, отвел в сторону. Почему-то после увиденной картины Герман не мог смотреть в глаза полицейскому, будто его поймали за руку с поличным на месте преступления и, как с ребенком, теперь ждут в педагогических целях, когда тот сам раскается и признается во всех шалостях. Только тут шалость совсем недетская.

Кравцов же, наоборот, смотрел пристально, без всякого стеснения, прямо в глаза.

— Вы заметили что-то необычное? — вдруг спросил опер.

Герман встрепенулся. Вопрос его испугал. Но вот чем?

— Да нет… с чего вы взяли? — с показной храбростью начал Герман.

— Просто мне показалось, вы что-то заметили там, — спокойно ответил опер.

— Ну знаете ли, — возмутился Герман, — увиденное само по себе трудно назвать обычным. Так что, конечно, я в каком-то смысле увидел много необычного.

— Для простого человека, конечно, тяжелое зрелище, — проговорил Кравцов так же, не отводя глаз от Германа, — а как вы так уверенно опознали пострадавшего? Ведь от лица почти ничего не осталось…

От строгого взгляда и такого, по сути, простого и закономерного вопроса Герману стало не по себе. Ну не рассказывать же им про ночное видение и эти ногти, которые теперь у него такие же, как и у покойника. Это все равно что самому усадить себя за решетку. Тем более Герман уже не был уверен в своем психическом здоровье. Он всерьез подумал, что убил Константина собственноручно. Но разве такое возможно, если в этот момент Константин находился у себя в квартире совершенно на другом конце города? Проговорись Герман о своих подозрениях, его сразу же одели бы в смирительную рубашку — в этом он не сомневался.

— Узнал, и все, — робко ответил Герман. Но опер не отводил глаз, давая понять, что такой ответ его не устраивает.

— Руки… руки у него были странные, такие не забудешь, — выпалил Герман и тут же прикусил язык. «Ну зачем? Зачем я сказал про руки? — мысленно корил он себя. — Лишь бы уйти, лишь бы отстал…»

Кравцов сделал отметку в протоколе, еще раз взглянул на Германа, который запрятал руки в карманы, ссутулился, словно сложился пополам, но расспрашивать дальше не стал. Молча докурил сигарету и протянул Герману бумаги на подпись.

Гуттаперчевыми ногами Герман зашагал к остановке. Голова гудела. В носу, казалось, надолго поселился запах смерти. И теперь даже свежий мартовский воздух был отравлен. Герман ощущал, что на его плечи осел весь груз непрожитой, недожитой и бестолковой жизни того бедолаги, чьи безымянные останки валялись там — в тесных стенах и узких коридорах, под боком у будущих врачей.

— Извините! Мужчина, — окликнул звонкий женский голос.

Герман обернулся. За ним пыталась поспевать невысокая, но очень складно сложенная, хрупкая на вид брюнетка.

— Вы Герман Петрович? — проговорила она, запыхавшись.

— Да, — удивленно протянул он.

Незнакомка прочитала немой вопрос, проявившийся на лице Германа, и, не дожидаясь расспросов, взяла слово.

— Я Светлана, очень приятно познакомиться с вами! — защебетала она. — Знаете, я о вас наслышана. Как узнала, что вы только что приходили на опознание, решила догнать.

Герман не мог припомнить никого с таким именем. Хотя… Про какую-то Светку упоминала Марина, давненько уже.

— Я работала с Константином, — продолжала щебетать незнакомка, — заведовала финансами, да кое-какой бизнес у нас был.

— А-а-а… понятно, — выговорил Герман, — рад познакомиться.

— Да, жаль, что при таких обстоятельствах. — И она изобразила печаль на своем миловидном личике.

Надо сказать, что внешность у незнакомки была притягательной. И хотя молоденькой девушкой ее не назовешь — возраст, конечно, угадывался с трудом, дать ей можно и тридцать, и тридцать пять, — выглядела она ярко, нечего сказать. На таких как раз и оборачиваешься, проходя мимо, засматриваешься ненароком.

— Да, — согласился Герман, — это настоящее потрясение.

— Потрясение — не то слово. Даже не знаю, что теперь будет с его делом, — сокрушалась Светлана, — ведь он талантливый предприниматель. Знаете, скольким людям он проложил дорогу к безбедной жизни? А сколько талантов открыл! Вам обязательно надо посетить наш офис. Приезжайте! Я сейчас визиточку дам. Созвонимся, я встречу, все покажу, расскажу.

— Спасибо, конечно, — попытался отбиться Герман, но собеседница не оставила ему никаких шансов на отступление.

— Нет-нет, не скромничайте. Вам непременно надо со всеми познакомиться! Тем более Константин всегда хотел с вами работать, да-да!

Зажав в руке небольшую карточку, Герман запрыгнул в подъехавший автобус. Незнакомка махала ему вслед и показывала жестами, чтобы тот обязательно позвонил. «Что ж, может, и позвоню, — размышлял Герман, — надо же себя хоть чем-то занять».

Да будут у тебя дети!

Полмесяца пролетело, как один день — день поисков, слез и с одной бесконечной бессонной ночью. А затем настал финал, которого все ждали. Ждала она, ждала мать, и тот, что не вернулся, тоже, наверно, ждал, как и его брат.

— Почему меня не пускают туда? Ну почему? — хныкала она у дощатой, густо покрытой белой масляной краской двери.

— Дед его позвал, больше никого пускать не велел, — успокаивала ее круглолицая мать.

Успокаивала… А сама так же сверлила злосчастную дверь своими круглыми, влажными от слез, глазами.

— Я его внучка! Пустите меня, так нече-е-естно, — пищала она.

Но дощатая дверь казалась неприступной крепостью, за которой совершалось нечто великое, непостижимое — два мира сошлись в одной точке, смерть и жизнь встретились у постели дряхлого старика.

Она долго ждала этого часа, представляла в своих детских фантазиях, как два пыльных и уставших путника — один в черном плаще с глубоким капюшоном, скрывающим лицо в вечных сумерках уходящей жизни; другой словно волшебник в белом плаще, с белоснежной бородой и сияющими силой глазами, — после долгой разлуки и тысячи пройденных дорог молча посмотрят друг на друга и присядут по обе стороны затухающего, как догорающая церковная свечка, деда. И как испустит он дух, так и выйдет из покинутого тела нечто манящее и необъяснимое, сакральное и скрытое ото всех, но только не от нее. А она примет, как жизненную эстафету, подхватит своими руками и уж точно никому не отдаст. И разойдутся два путника по своим дорогам до нового часа, который настанет нескоро.