Дневник покойника - Андрей Троицкий

Грач так распалил себя, что, запутавшись, замолчал.

– Простите, пожалуйста. – Слезы снова, помимо воли, полились из глаз Дорис. – Понимаю, что мои объяснения выглядят жалко. Но поверьте, я взяла дневник не умышленно, у меня не было такого намерения. Я хорошо помню именно ту минуту. Я отвлеклась, долго смотрела в окно. Тут вы крикнули, что пора ехать, и я, перепутав все на свете, опустила в сумку чужую вещь.

– Я вам не верю, – переведя дух, выпалил Грач.

– Меня незачем изобличать, – опять заговорила Дорис, справившись со слезами. – Я признаю вину и каюсь. Как только получу посылку, сразу верну вам дневник. Ну, как вам сказать… В целях безопасности я направила его почтой на адрес отеля, но пока не получила бандероль.

– Значит, дневника у вас нет? – Голос Грача зазвенел на высокой ноте. – Вы уже кому-то продали эту уникальную вещь? Продали и перепродали вместе со своей совестью… И сколько платят теперь за совесть? Впрочем, это слово вам наверняка незнакомо. Ясно одно: теперь концов не найдешь. Я так и знал. Я предвидел… Что ж, сейчас же подам заявление в полицию и приведу в исполнение весь свой план.

– Я согласна купить этот дневник, – попыталась успокоить его Дорис. – А теперь простите, больше не могу, плохо себя чувствую. Скоро мой адвокат свяжется с вами, и вы обсудите детали будущей сделки.

– Мои условия: два миллиона наличными. В долларах.

Дорис поднялась на ноги и, не сразу сообразив, в какую сторону идти, зашагала к темному проему между домов. Она чувствовала спиной взгляд Грача, и этот взгляд излучал столько злобы и ненависти, что заболел затылок.

Дверь квартиры открыла высокая худая женщина с остреньким носом и родинкой на правой щеке. Она провела Дорис в комнату и усадила за круглый стол, стоявший под люстрой из разноцветного стекла.

На диване груда детских вещей, рядом стоит гладильная доска, на ней утюг, пускающий из носика струйки пара. На высокой подставке возле окна горшок с засохшим цветком, в углу на тумбочке телевизор. Еще в комнате поместилась пара старых кресел – даже деревянные подлокотники были протерты так, что обнажилась светлая фактура дерева. Женщина выключила утюг, села к столу, одернула полы халатика. Дорис вглядывалась в лицо дочери Лукина, но не смогла найти сходства с ее покойным отцом. Разве что взгляд серых, почти бесцветных глаз пристальный, внимательный.

– По телефону вы сказали, что хотите написать книгу об отце? – спросила Елена. – Тогда просто ради хохмы, ради смеха – напишите правду. Я понимаю, писать правду значительно труднее, чем сочинять разные сказки. О моем отце написано столько вранья, что продраться сквозь него почти невозможно. Но я, единственная его дочь, помогу вам в этом благородном начинании.

– Что ж, спасибо, – поблагодарила Дорис. – Спасибо за то, что уделили мне время.

– Времени у меня немного, скоро на работу уходить. – Лена вытряхнула из пачки сигарету и прикурила. – Вот с этого и начните, с моей жизни. Напишите, что дочь известного театрального режиссера вынуждена работать лаборанткой в медицинском институте. Что получаю я за свой труд мизерную зарплату. А ведь отец мог запросто устроить меня в хорошее место, где я зарабатывала бы достойные деньги. Мог сделать так, чтобы я вообще не работала и его пятилетний внук сидел бы дома, а не торчал в детском саду. Но он и пальцем не пошевелил. Когда я попросила помочь, он ответил, что человек должен сам себе помогать, а не ждать милости от других людей. Что скажете?

– Мне трудно судить.

– Да… Я никогда не видела от своего отца ни поддержки, ни участия. Он был человеком душевно черствым и грубым. Может быть, мой второй муж Игорь остался бы со мной, если бы не отец. Игорь – артист одного из московских театров, он по-настоящему талантливый человек. Ему тридцать пять, но в театре Игорю до сих пор не давали заметных ролей, потому что некому слово замолвить. Ну, сняли его в нескольких телевизионных сериалах. Так, эпизодические роли. И всё. Он хорошо играет на гитаре, поет. И сейчас, наверное, играет и поет. Но уже не для меня… – По щекам Лены скользнули слезинки, прочертив две блестящие полоски. – Что стоило отцу помочь Игорю? Но он опять не захотел. А мы всей семьей вязли в этом болоте: вечное безденежье, поиски каких-то заработков, ссоры… Однажды на день рождения внука отец пришел выпивши. Посидел за столом и говорит Игорю: «Скучно у вас. Наверное, от скуки все тараканы сдохли. Ну, давай, сбацай чего-нибудь на гитаре. И спой». Тот обрадовался, что можно перед Лукиным блеснуть. Спел пару песен. Отец послушал и говорит: «Нет, гитара – это не твое. Бренчишь кое-как, а с вокалом совсем беда. У нас рядом с театром церковь, там старуха-нищенка песни поет, чтобы больше подавали. За сходную цену она даст тебе пару уроков». И засмеялся, как будто это и вправду смешно. Вот так, походя, оскорбил человека и испортил весь вечер.

– Талантливым людям вроде вашего отца можно многое простить, – заметила Дорис.

– Я прощала, – кивнула Лена. – Но он называл Игоря бездарностью, говорил, что ему надо на товарной станции вагоны разгружать. Артистов в Москве и так с избытком, каждый бездарь норовит в артисты попасть. Однажды – это было уже на моем дне рождения – Игорь выслушал очередную хамскую тираду отца, а потом показал ему на дверь: «Убирайтесь отсюда!» Отец молча встал, надел плащ, остановился на пороге и сказал: «Дурак ты, Игорь. Я хотел тебе большую роль дать. Но теперь хрен тебе по всей морде, а не роль». И ушел. Вскоре мы с Игорем расстались. Вот об этом и напишите.

Повисло неловкое молчание, Дорис не нашлась с ответом. Она знала, что отношения отца и дочери были сложными. Но раньше ей казалось, что после смерти отца Елена найдет в себе силы забыть все плохое. Но она ничего не забыла и не простила. Дочь винит покойного отца в том, что ее личная жизнь не удалась, что она, закончив химико-технологический институт, не смогла найти работу по специальности, что вынуждена экономить каждую копейку, перебиваясь с хлеба на воду.

– Вот Павел Грач, ему благосклонность отца доставалась без всяких усилий, – спокойно продолжала Лена. – Он – ребенок Лукина от второго брака. Точнее, мой отец взял в жены женщину с двумя детьми, которых усыновил. Он носился с мальчишками, словно с писаной торбой. Словно со своими родными сыновьями. Старался воспитать из них хороших людей, цельные натуры. Из младшего брата Павла Грача вышел душевно тупой увалень, который ищет и находит личную выгоду буквально везде и во всем. Он взял фамилию своей матери. Сейчас говорит, что сделал это из благородных побуждений, из принципа. Якобы не хотел всю жизнь оставаться в тени отца, не хотел, чтобы на него показывали пальцем и говорили вслед: «С таким отцом этому парню все легко достается». Якобы такой сомнительной славы ему не нужно, он сам пробьет себе в жизни дорогу. Пустой треп. Когда мой отец и мать Грача начали процедуру развода, так совпало, что младший сын получал паспорт. Он мог взять фамилию матери или отца, на выбор. Грач колебался. Его мать, женщина уступчивая, тогда проявила характер, закричала ему в лицо: «Если возьмешь фамилию этого человека, лишу наследства. И прокляну на смертном одре». Она уже была неизлечимо больна. Грач взял фамилию матери, а после ее кончины вдруг захотел поменять паспорт и стать Лукиным. Но отец сказал: «Ну, мальчик, где же твоя принципиальность? Или ты ее с соплями съел?» Грач заткнулся и больше никогда этой темы при отце не касался. Вы, наверное, хотите спросить: почему так по-разному отец относился к своей дочери и младшему пасынку?