Честная книга - Андрей Калибабин

скажет. Машинально ответил. Услышал всего два слова. Папа умер. Мы помолчали. Почти физически я ощутил, как она кричит от боли. К сожалению, ей нельзя было помочь. За последнее время я хорошо это понял. Спросил о ближайших планах. Договорился встретиться через 2 часа. Повесил трубку. Сел на край ванны. Задумался.

Ощущение возникло на папин день рождения. Мы сидели на кухне. В какой-то момент он с большим трудом встал, доковылял до раковины и, тяжело опершись на столешницу, стал мыть чашку. Мне стало не по себе. В последние месяцы, когда мы были вместе, я почти всегда смотрел ему в глаза. Именно там видел его настоящим. Таким, каким помнил с глубокого детства. Мы не успели наладить общение. Наверное, просто не хватило времени. В любом случае сейчас это было уже не важно. О чем бы мы ни говорили, папа проваливался в грубость, сарказм и язвительность. Прятался там от настоящих чувств, мыслей и эмоций. Говорил не то, что думал. Спрашивал не то, что на самом деле хотел узнать. Я всё слышал. Понимал и совсем не злился. Мне было достаточно глаз. Живых, умных и любящих. Но в тот момент глаз не было видно. Уставившись на огромную бесформенную 200-килограммовую массу, в которую он был заключен, я с предельной ясностью ощутил, что это тело ему больше не принадлежало. Оно выглядело бледным, безжизненным и неестественным. Папа повернулся. И это снова был он. В глазах и морщинках вокруг них. Еще немного – в чертах лица. Но всё остальное – и это сложно передать словами – выглядело мертвым. Через месяц он перестал вставать. В больнице обнаружили сепсис. Стало понятно, что это конец.

Сидя на краю ванны, я думал и прислушивался к ощущениям. Несмотря на ночь, проведенную в дороге, совсем не хотел спать. В памяти крутились воспоминания. Когда умер дедушка, почти год меня преследовало чувство вины. Казалось, можно было дать ему больше. Чаще проводить время вместе. Добиться чего-то, чем он мог бы гордиться. Просто быть рядом, когда он уходил. Не сделав ничего из этого, тогда я почувствовал стыд. Но постепенно всё стихло. А сейчас было по-другому. Стыда не было. Со слов мамы, за последний год папа испытал сильное облегчение от того, что мы вновь начали общаться. Я приезжал каждую неделю. Иногда – несколько раз в неделю. Даже в самый лютый карантин, когда все сидели по домам. Папа очень ждал этого. Он не умел проявлять радость. Но было видно, как светились его глаза. Наверное, было бы лучше, если бы перемены со мной случились раньше. К сожалению, раньше не вышло. И в этом не было вины. Ни моей, ни чьей-либо еще.

Я снова прислушался. Ждал отголосков горя, утраты или сожаления. Ничего похожего не было. Где-то глубоко внутри возникла и стала нарастать едва различимая боль. Как будто крошечная искра залетела в грудь, прожгла что-то тонкое и теперь расцветала первыми робкими язычками яркого, голодного пламени. Я задумался о том, что мог чувствовать и испытывать папа. Подходящие ощущения нашлись быстро. За последние месяцы мне удалось восстановить почти всё, что долгие годы случалось при переключениях. Каждый раз это была новая параллельная вселенная. Тело находилось в реальности, а контекст, смысл и даже картинка существенно отличались. Не имея возможности контролировать события, я постоянно оказывался в довольно опасных ситуациях. Теперь все они лежали на полочках памяти, разобранные и отсортированные в хронологическом порядке. Но одного ключевого фрагмента там по-прежнему не хватало. Почему-то мне было очень важно понять, что при этом испытывала основная личность. Воспоминание вернулось неожиданно. Через пару недель после начала эксперимента я отправился на речку. Придя вечером после рыбалки в лагерь, перекусил, взял легкий спальник и полез в палатку. Быстро заснул. Увидел какой-то сон и на мгновение пришел в себя. Ощутил, что очень устал и совсем не хочу просыпаться. Снова провалился в сон. Почувствовал глубокую необъяснимую грусть, тоску и смутно знакомую тревогу. Внезапно, как ужаленный, подскочил. Вернее, подумал, что подскочил. На самом деле просто открыл глаза. В голове стоял туман. Руки и ноги не слушались. Двигаться не было сил. Кое-как расстегнув спальник, я с трудом выбрался из палатки. Спотыкаясь и покачиваясь, проковылял несколько метров, чтобы завести машину. Градусник показал минус шесть. Прогноз обещал не ниже нуля. Сидя на водительском сиденье, я, согреваясь, дрожал от холода. Пытался сообразить, почему проснулся. Вспомнил ощущение тревоги. Внутри всё сжалось. Перед глазами потемнело. Стало понятно, почему это чувство казалось таким знакомым. Нужный фрагмент мозаики восстанавливался с устрашающей скоростью. Именно его я искал. Именно с этим чувством сталкивался при каждом переключении. По странному стечению обстоятельств, именно оно меня разбудило.

Каждый раз после приема алкоголя сознание быстро затуманивалось. Начинали ускользать события. Что-то происходило. Но я не мог понять, что именно. Откуда-то сверху падали огромные хлопья темной пушистой ваты, приглушая звук и размывая картинку. Я проваливался в пустоту – глубокую и обволакивающую. Там было невероятно хорошо – тихо, тепло и спокойно. Чудесное ощущение омрачалось лишь легким привкусом тревоги. Она возникала от того, что где-то совсем рядом била ключом жизнь. Почему-то к ней нельзя было вернуться. Чтобы совсем избавиться от тревоги, можно было навсегда забыть о жизни. Просто лежать и наслаждаться темной приятной пустотой. Но делать этого совсем не хотелось. Поэтому я ждал. Иногда очень долго – до момента мучительного пробуждения.

Думаю, папа, уходя, ощущал примерно то же. Скорее всего, несмотря на неделю в реанимации, три операции и искусственную вентиляцию легких, он совсем не страдал от боли. Пережив всё заново, теперь я знал, что в то место, куда моя основная личность попадала при переключениях, не проникала боль реального мира. Она проявлялась потом – когда вытесненные фрагменты отступали, действие алкоголя стихало и я приходил в сознание. Значит, и папа не должен был страдать. Просто темная мягкая вата, как и раньше, накрыла его с головой. Разорвав связь с реальностью, погрузила в теплую приятную пустоту. С одной лишь разницей. На этот раз навсегда. Что ж. Наконец-то ушли мучения, унижения и боль, терзавшие его на протяжении последних двух десятков лет. Я знал, что ему стало лучше. Но это не приносило облегчения. Грудь всё еще жег яркий и неприятный огонь. Вздохнув и пошевелив плечами, я чуть не упал.

Ноги сильно затекли. Я так и сидел на краю ванны. Встал, снова включил душ. Направил в лицо прохладные струи. Прислонился к стене. Нужно было завтракать, собираться и ехать в