Доктор болен - Энтони Берджесс

— Бедный парень. Стригущий лишай.

У Эдвина было пять пенсов. Больше: у него было пять пенсов и полпенни. Плата за проезд до ближайшей к больнице станции составляла два пенса. Автомат выдал билет, ни взглядом, ни словом не комментируя его внешний вид. Он свободно прошел на платформу, получил доступ к скамье, возможность почитать объявления. Было умеренно тепло. Влетали поезда, с шипением открывались и закрывались, потом вылетали, а он ни в один не садился. У него было чересчур много времени. Он даже умудрился вздремнуть.

В восемь часов решил, пора идти. Движение нарастало: выбритые мужчины с газетами; девушки с накрашенными губами. Почти все бросали короткий нелюбопытный взгляд на его голову в стригущем лишае. Эдвин раздумывал, не лучше ли открыть тайну, сорвать шапку, показать здоровую лысину. Но принял решение против. Стоя в поезде, старался сойти за иностранца, превратить весь свой странный наряд в национальный костюм. Поднимаясь в подъемнике, сказал контролеру:

— Ашти варош. — Он всегда успешно изобретал языки. Все взглянули на него. Он слегка кивнул с самоуничижительной улыбкой. Все отвернулись.

«Фарнуорт» отыскался с определенным трудом. Стоял он на улице, которая специализировалась на частных отелях, в том числе на убогих. Из дверей убогих высовывались нечесаные шлюхи за бутылками молока, выходил один-другой мужчина, пристыженный и небритый. Впрочем, «Фарнуорт» не был убогим. Он был болезненно респектабельным, с цветами в ящиках. Эдвин прошелся туда-сюда мимо него, робко заглядывая в столовую. Шейлы пока не видно, но еще рано. Видно молодого человека в пуловере, который готовил сандвич с яичницей; девушку-индианку, которая ела руками сухие кукурузные хлопья; мужчину, похожего на иранца, сидевшего за столом в шляпе. Типичный дешевый лондонский отель.

Люди, позавтракав, уходили, новые занимали места за кружками молока. Обслуживала седовласая женщина — в слепых очках, с открытым ртом, отстранившись душой от своих действий. Эдвин ждал. Вскоре спустилась пара с капризным ребенком, не желавшим никакого завтрака. Ребенок подошел к окну, показал пальцем на шапку Эдвина, начал криками ее требовать. Поспешив дальше по улице, Эдвин обследовал стену с плакатами. Некий эрзац подливки гомонил о своих достоинствах посредством огромного смешанного жаркого из сосисок в три фута длиной, с кружочками помидоров в велосипедное колесо, бесконечно стынущего на лондонском воздухе. Модель, не без сходства с сучкой из ЭЭГ, курила новую сигарету под названием «Кулкэт». А еще соус «Муставит», который придурковатый муж накладывал себе в тарелку, пока розовая жена сообщала улице: «Мой муженек говорит, обязательно надо попробовать».

Эдвин вернулся к окну столовой. Тот самый ребенок явно бьется сейчас в истерике на полу. Среди открыто уставившихся и пристойно отведенных взглядов глаз Шейлы видно не было. Пора осмелеть и осведомиться. Он поднялся по ступенькам и позвонил. Через какое-то время вышел разъяренный старик с белыми, висевшими по сторонам от прямого пробора прядями, в грязном фартуке, с куском рыбы в руке, и без всякой теплоты сказал:

— Ну?

— Извините, я только что из больницы за углом, чем объясняется мой необычный наряд, но скажите, пожалуйста, здесь ли миссис Прибой?

— Миссис… кто?

— Прибой. Знаю, пожалуй, странная фамилия, но действительно уж такая фамилия, и моя тоже, поверьте.

— Никто тут с такой фамилией не останавливался. Останавливались, но уже нет.

— Не будете ли любезны сказать, когда она съехала?

— Вчера, позавчера, кто знает? Сегодня тут, завтра нет, такое уж в отелях правило. Простите, рыба горит.

— Но она не оставила ни сообщения, ни адреса?

С кухни донесся вопль.

— Говорю вам, — сказал старик, — рыба горит. Я пойду, больше ничего не знаю. — И закрыл дверь, кивнув. Эдвин стоял на ступеньках, испуганный, нерешительный. Такого он не ожидал. Но отель «Фарнуорт» с ним еще не покончил. Подошла седовласая, сонная с виду женщина, открыла дверь, спросила:

— Как фамилия? — Явно англичанка.

— Прибой.

— Точно. Когда она в книге записывалась, я еще подумала, хорошее название для стиральной машины. — В ее голосе ничего сонного не было: деловой резкий голос. — Но не только по этой причине я ее в суете не забыла. Я пускать ее больше не собираюсь, можете ей от меня передать, пускай даже не пробует вернуться под другой фамилией, я ее сразу узнаю. Мужчина в номере, подумать только, пока муж-бедняга лежит больной в больнице. А если вы из тех самых мужчин, с большой радостью вам скажу, что она съехала, и не знаю, где ее искать. Вот такие дела. — Рыба на кухне громко шипела. — Вот так вот. — И закрыла дверь.

Эдвин немножечко постоял в унынии. Конечно, рано или поздно он ее найдет, но ему немедленно нужна Шейла, как источник наличных, Шейла, как покупательница шляпы-рубашки. И носков тоже. Кусок комикса из «Дейли уиндоу» вылез из правого башмака. В рамочке изображался примолкший субъект и гангстер с бакенбардами в полосатой рубашке, вызывавшей у Эдвина зависть. Он понимающе ухмылялся и мелкими буковками говорил: «Я с бабками дел не имею, браток. Обращайся к большому боссу». «Ты крыса, Луи», — начиналось в следующей рамке.

Мысль не просто хорошая, мысль единственная. Международный Совет по развитию университетского образования располагает крупными фондами. Лондонский офис в Мэйфере, полный мрамора и стройных секретарш, может себе позволить выделить боб[38]или два. Только жалко, идти далеко.

Вопрос состоял в том, что купить — коробок спичек или билет подземки за три пенни. Эдвин был вполне уверен, что нынче невозможно найти спички дешевле двух пенсов за коробок. Он был абсолютно уверен, что на три полупенса нельзя купить ничего, кроме кубика мясного экстракта. Лучше идти всю дорогу пешком, но быть сам себе Прометеем: останавливать незнакомцев и просить огоньку — возмутительно, и попахивает настоящим бродяжничеством. У табачного киоска в конце улицы Эдвин вытащил три пенса по полпенни, положил на прилавок два пенса, извинился за свой внешний вид, и ушел с коробком огня. Всегда чувствуешь себя лучше с какой-нибудь стихией в кармане.

Он уже утомился, добравшись до Тоттенхэм-Корт-роуд. Дорожное движение смущало его, в пот вгоняло, не хуже пуловера. Оксфорд-стрит, Бонд-стрит, анонимный поворот направо, Беркли-сквер. Перед ним целиком лежала конфетная коробка Мэйфера. В пижаме и в ночном колпаке по ярчайшему Мэйферу. Он с завистью посмотрел на мужчину, входившего в «Трамперс».

Лондонский офис Международного Совета по развитию университетского образования находился на Куин-стрит. Эдвин в нерешительности помешкал на улице, поправил шапочку, затянул узел галстука, разгладил воротник пижамы. Порталы с символизирующей Систему Преподавания обнаженной скульптурной группой над ними были рассчитаны на устрашение. Двери из сплошного стекла казались вечно открытыми, и опять же должны были что-то символизировать. В вестибюле бронзовый бюст на мраморном пьедестале: сэр Джордж Мармор, великий Учредитель Университетов, Светоч высшего образования. Мармор — мрамор. Жалко, что эти слова не родственны. Лицо сэра Джорджа, твердое и бесчувственное, испещряли прожилки. Высоко на противоположной входу стене девиз организации: