Царский каприз - Александра Соколова

— Мою, мама, только мою ошибку! — тотчас добавила Софья Карловна. — Ведь ты, как и отец, вошла в мир и выйдешь из него живой искрой лучезарного света!.. Да и о чем, собственно, так сильно горевать? Чем Несвицкий хуже других своих однокашников и однополчан?.. И я ли одна выхожу замуж при таких условиях? Я ли одна святою клятвой верности, произнесенной перед алтарем, только исправляю старую ошибку и белым подвенечным вуалем только прикрываю старый позор? Прости же мне то большое, непоправимое горе, которое я внесла в твою жизнь, и не поставь мне в вину того нового горя, с каким я подошла к тебе в настоящую минуту!.. Ничего подобного ты больше не увидишь и не услышишь, и как не дрогнула рука моего отца, поджигавшего роковой фитиль, чтобы произвести взрыв, так не дрогнет и моя рука, обмениваясь обручальным кольцом с нелюбимым человеком! Ведь любить своего нареченного, или — точнее — «обреченного» жениха, я не могу и не буду!.. Привыкнуть к нему мне, может быть, и удастся — ведь и к цепям кандальным, говорят, каторжники привыкают, но о любви между нами не может быть и речи! — Она помолчала, а затем произнесла: — Скажи, мама, ты в дом ко мне, на мое грустное новоселье в день моей свадьбы не поедешь?

— Ни в этот день и ни в какой другой, моя бедная, дорогая девочка! — тихим и грустным голосом ответила генеральша. — Мы простимся с тобой здесь, в этих стенах, видевших нашу невеселую, но тихую и спокойную жизнь, затем я увижусь с тобой только в те дни, когда ты сама найдешь возможным и захочешь навестить меня.

Софья Карловна ни слова не ответила на это тягостное для нее, но бесповоротное решение. Она хорошо знала, что ни упросить, ни разбудить мать она не в силах. Она только молча крепко обняла Елену Августовну и вышла из комнаты, не сказав ни слова.

Обе гордые спартанки, сдержанные, молчаливые и властные, хорошо понимали друг друга и не просили пощады ни у людей, ни у судьбы!

Все оставшиеся до свадьбы дни обе Лешерн провели относительно спокойно; они холодно и равнодушно встречали и провожали Несвицкого, заезжавшего только на самый короткий срок, и ни одним резким или укоризненным словом не нарушили обычного покоя своего тихого и безмятежного дома.

Только в комнате молодой невесты все дольше и дольше горел огонь по вечерам, свидетельствуя о бессонных ночах, которые проводила она на пороге новой жизни, да старая генеральша все ниже и ниже склоняла свою седую голову, стоя на коленях, перед кротким ликом Богоматери, озаренным сиянием неугасимой лампады.

Но вот наступил и самый день свадьбы.

С вечера мать и дочь дольше обычного просидели в комнате, где протекло столько памятных обеим мирных и отрадных часов, крепче обнялись, прощаясь, а на следующее утро встали и вышли к утреннему чаю обе бледные, но спокойные, будто даже веселые, с тем нервным подъемом духа, с каким идущие в бой войска выступают из походного лагеря после тревожно проведенной, бессонной и мучительной ночи.

Венчание было назначено в шесть часов вечера, и ровно в половине шестого ожидали приезда великого князя Михаила Павловича, лично пожелавшего отпустить свою посаженную дочь из ее родного дома.

Никаких особых приготовлений к этому приему в доме Лешернов не делали. Порядок там соблюдался постоянный, и к этому аристократическому и немножко по-немецки чопорному порядку прибавить было нечего.

В зале был приготовлен большой стол, покрытый белой скатертью; на нем стояли икона и перед нею хлеб-соль по русскому обычаю.

Великий князь приехал в полном мундире, с Андреевской лентой через плечо, в сопровождении щеголеватых адъютантов, и поднес невесте роскошный букет, вложенный в золотой ценный порт-букет.

Софья Карловна холодно приняла роскошное приношение, она как будто даже не заметила его. Она ничего не сознавала, ни о чем не думала… На нее смутной, грозовой тучей надвигалось сознание того, что все кончено, возврата уже нет и что, выходя отсюда, из этих мирных стен, она оставит в них все свое дорогое прошлое и вступит в новую, неведомую ей жизнь.

Старая генеральша встретила высокого посетителя полная гордого и глубоко осознанного достоинства, и великий князь, враг всякого раболепного преклонения перед властью, залюбовался тем гордым достоинством, с каким его встречали в этом скромном домике эти сравнительно скромные представительницы славного, но скромного и небогатого имени. Он подошел к руке генеральши, крепко поцеловал красивую ручку невесты и умело застегнул на ней поданный ему одним из адъютантов богатый и роскошный браслет.

Этот подарок был прислан невесте супругой великого князя Еленой Павловной, пожелавшей со своей стороны чем-нибудь почтить «дочь» своего августейшего мужа.

Но вот в передней послышались шаги, сопровождаемые звоном оружия, и вошедший шафер почтительно доложил невесте, что жених ожидает ее в церкви.

Она молча встала и, вся бледная, двинулась к столу, за которым еще бледнее, еще беспомощнее ее сидела старая генеральша.

Великий князь тоже встал и взял в руки поданную ему адъютантом икону. Старая генеральша стала рядом с ним.

Михаил Павлович, глубоко растроганный, высоко поднял икону над склоненной перед ним красивой головкой, и молодая женщина с тихим, сдержанным рыданием опустилась на колени. Набожно приложилась она к иконе, коснулась бледными губами склоненной перед нею лицом головы августейшего посаженного отца и с громким рыданием, порывисто бросилась в объятия матери.

— Прощай, мама! — только могла выговорить она и, вся бледная, прижалась к матери, покрывая поцелуями ее руки, глаза, лицо.

Великий князь отвернулся, чтобы скрыть свое волнение. Нарядным шаферам как-то не по себе было на этой парадной свадьбе, которая была так похожа на похороны.

Невеста подняла свое скорбное лицо с плеча матери.

— Я готова, ваше высочество, — проговорила она, обращаясь к великому князю, и прижимая тонкий расшитый кружевами платок к орошенному слезами лицу. Затем, взяв под руку почтительно склонившегося перед ней великого князя, она смело двинулась вперед, грандиозным жестом откидывая на ходу длинный трен своего воздушного венчального платья.

Обряд венчания был совершен с большой пышностью. Несвицкий, бледный, взволнованный, но в душе очень польщенный окружавшим его парадом, был очень красив под венцом и своей эффектной наружностью вполне гармонировал с стоявшей рядом с ним красавицей-невестой.

Сравнительно небольшая церковь дворца, в которой происходило венчание, была полна избранной, блестящей публикой. Узнав о том, что великий князь сам лично будет присутствовать на свадьбе, всегда угодливый штат придворных стал усиленно добиваться приглашения на свадьбу, и так как никакого торжества за обрядом венчания не следовало и принесение поздравлений новобрачным было назначено тут же, в боковом зале, примыкавшем к церкви, то и приглашения раздавались сравнительно легко.

Невеста стояла под венцом волшебно красивая и, как смерть, бледная. Ни кровинки не было в ее пленительном, как камея, правильном личике, но спокойствие ни на минуту не оставляло ее, и она твердым и отчетливым голосом ответила «нет» на вопрос священника о том, не связана ли она обещанием с другим, и спокойной, недрогнувшей рукой обменялась обручальным кольцом со стоявшим рядом с нею, совершенно чужим и почти не симпатичным ей человеком.