Чёрные апостолы - Татьяна Рубцова

В ответ шумно зевнули и лязгнули зубами.

— Че, прямо сейчас?

— После завтрака.

— А то я думал, и умыться не успею.

— Зубы почистить не забудь, — вставил другой голос, спокойный и насмешливый — голос Матвея.

Гена что-то пробурчал, но не огрызнулся.

Значит, меня удаляют. Что ж, что не делается, все к лучшему, — думал тогда я. Если учесть, что по всей России фазендами называют дачи, то значит, увезут в какое-нибудь удаленное место, может быть даже, в тот дом, к строгому Фомичу и невидимому Вити. Бежать оттуда еще легче, а ни о чем другом тогда я и не мечтал.

Но мы поехали не к Фомичу. Гена, нагрузив коляску мотоцикла «Урал» канистрой и десятилитровой флягой, посадил меня на заднее сидение и, взяв с места в карьер, запрыгал по кочкам и ухабам, треща и стреляя выхлопами. Дорога или, вернее, просека, петляла, как заячий след, но ни разу не свернула, да и развилок на ней, вроде бы, не было. Я, на всякий случай, внимательно смотрел по сторонам, но, кроме направления по солнцу, никаких примет не увидел. Лес, как лес, деревья везде одинаковые.

То место, куда мы так спешили, появилось среди деревьев через десять минут после нашей скачки. Небольшой домик с полуразвалившейся крышей и сарай липли к лесной опушке, и кое-где громоздились остатки плетня. Но за ними! Поля, на которых несколько человек в грязных фуфайках выкапывали какие-то клубни (картошку, — сразу подумал я), выбирали их из перекопанной влажной земли и ведрами носили в одну большую кучу. Поля тянулись далеко, их перемежали лесополосы и на некоторых еще стояли высохшие кусты. Я, конечно, не агроном и не землепашец, но решил, что это помидоры, хотя, кто знает.

Я стоял, вертел головой, а Гена целеустремленно протопал к крыльцу. Он свистел, исполняя мелодию электронного сигнала, потом не выдержал и гаркнул:

— Витек! Вит!

— Ну-ну, — Витя вышел из-за угла дома, застёгивая ширинку и одергивая джинсовую куртку. Был это белесый мужик в самом расцвете сил с красной рожей и льдистыми глазами. — Прибыли?

— Пойдем выгружать. Там как раз на двоих.

— А кто второй?

— Да помощника тебе привез. Вот — Серый. Принимай, и можешь не любить.

— А. Привет, — Витя протянул мне поросшую белесыми волосами кисть.

Ладонь его, большая и сильная, все же не похожа была на ладонь землекопа, да и одет он был чисто и аккуратно.

— Пошли затаскивать. Канистру возьмешь? А мы с Серым — флягу.

— Ага. Ну, заутешаются теперь вконец.

— Точно.

Мы втащили нашу ношу в дом и поставили в сенях, отдуваясь.

— Значит так. Учи его конкретно, все показывай, он потом тебя заменит.

— Лад. А покамест я могу сгонять к вам на шабаш?

— Ну да. Он останется, а ты гони. Только не называй при красноглазом наше высокое собрание шабашем, он взбесится.

— А как его еще называть? Сказкой?

— Вот именно.

Я мало чем заинтересовался в их разговоре. Единственное, что касалось меня — то такая перспектива мне улыбалась. Убежать отсюда было бы не сложно, а уж спрятаться потом я бы сумел.

Гена с Витий постояли еще, погоготали. Гена на прощание угостил нас леденцами в бумажный конвертиках, сел на мотоцикл и умчался, лихо подскакивая в седле на ухабах.

Я остался. Витю, видно, вдохновила идея иметь помощника, и он с азартом принялся вводить меня в курс всех дел.

— Вот смотри, хранилище, сюда они таскают картошку и все остальное. Тут весь инвентарь, а тут — жилье. Наша с тобой комната — вот тут. Единственная приличная. С евроремонтом.

Я усмехнулся, показывая, что шутку понял.

— А вот тут самое главное — «утешение». Пить разрешено днем, утром и вечером. Особенно ночью.

— А что это? — я показал искренний интерес.

— Ну, какая-то смесь, изобретение красноглазого. Что-то вроде «наслаждения», только другая. Крутая штука, хуже жирёхи.

— И мы…ты пьешь?

— Нет, что ты. Это для них. Для нас — «наслаждение». Понимаешь, я тоже сначала удивлялся, а потом прикинул: они же пьют его, как воду, от жажды, ну и тупеют. Сейчас им ничего больше не надо: минимум еды, чтобы не окочуриться, ну и заливай мозги. Полный расклад.

— А зачем?

— Да чтоб пахать, зачем же еще. Мы с тобой что ли будем в земле ковыряться? А эти ин…телекты не хотят марать свои белые пальчики. Вот они и набрали бомжей.

— Я слышал, они тут проходят трудотерапию.

— Чего?

— Ну, лечатся трудом, а потом уходят.

— Не знаю, не знаю. Я здесь уже больше месяца, а вообще, с год. Ни разу не видел, ни одного бомжа у жильцов. Они рабы, Серый, а все остальное — красивая обвертка на парафиновой жвачке.

— Ну, если ты говоришь, что они послушные, как коровы, зачем нам с тобой торчать здесь.

— На всякий пожарный. Тут один недавно чуть не сдох. Я влил в него лекарства и отправил красноглазому.

Я почему-то вспомнил прошлый шабаш и тело на оплеванном полу, на которое мочились святые апостолы.

— И они могут все разбежаться, — пробормотал я.

— Они что ли? — Витя расхохотался, словно я выдал ему анекдот. — Да ни в жизнь. Вот еще выдумал, кино и немцы.

Я позже рассмотрел этих людей. Они собирались к обеду. Ели они, правда, очень мало, по одной средней картошине на мужика, баб среди них не было. И все. И не потому что им больше не давали, они просто не хотели больше. Даже эту детскую порцию они съедали вяло, с неохотой, раскрашивая и выбрасывая остатки. Они все тут казались стариками, настолько измождёнными стали их лица. Было их около дюжины, не больше, двигались они, согнувшись, и выглядели, как жертвы Освенцима на пути в крематорий. Когда я видел кого-нибудь из них, мне кусок в горло не лез. Они же ничего и никого не замечали и двигались, когда не работали, в одном только направлении — к сеням. Там стояла канистра и фляга с «утешением». Они черпали пойло, сняв с фляги крышку, или, наклонив канистру, жестяными кружками, и уползали к своим вонючим тюфякам, набитым соломой, чтобы там выцедить, прикрыв глаза черными веками. Ну и видок это был, доложу я, еще из тех.

Я в первый же день готов был сплитовать от всего этого, но боялся осложнений. Витя выглядел крепким орешком и наверняка таскал при себе карманную пушку, и не хотелось неприятностей. Но на третий день мне повезло. Витя собрался отвалить. С утра у него вид был счастливый и ожидающий, как у ребенка под Новый год. А после обеда, состоящего из мясных консервов с картошкой, он вывел из сарая мотоцикл «Яву» с потрескавшимся седлом.

— В общим так, братан, — сказал он, глядя по сторонам, как рачительный хозяин. — Картошка просохла, пусть таскают ее в сарай.