Успешное покорение мира - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

— Нет, сэр.

— Вот и проверим, сможешь ли ты хоть раз прикусить язык, — сказал тренер, обращая разговор в шутку, а потом назидательно добавил: — И чтобы ни капли алкоголя, понял?

— Что вы, сэр!

Бэзила покоробило это предположение. Он никогда не пробовал спиртного, даже не допускал такой возможности, разве что в мечтах пригубил неосязаемое и непьянящее шампанское.

По совету мистера Руни он решил пообедать у вокзала, в отеле «Манхэттен», где заказал клубный сэндвич, картофель фри и шоколадное парфе. Краем глаза он разглядывал беззаботных, жизнерадостных, вальяжных посетителей за соседними столиками, наделяя их романтическим ореолом, от которого эти его возможные сограждане по Среднему Западу ничуть не проигрывали. Школа свалилась с плеч, как ненужная ноша; она отзывалась лишь досадной суетой, и то где-то вдалеке. Он даже не сразу вскрыл засунутое в карман письмо, доставленное утренней почтой, поскольку оно пришло не куда-нибудь, а в школу.

Неплохо было бы заказать добавку парфе, но Бэзил не решился лишний раз беспокоить сбившегося с ног официанта и развернул перед собой листок. Письмо было от матери.

ДОРОГОЙ БЭЗИЛ!

Пишу в страшной спешке — не хотела тревожить тебя телеграммой. Дедушка уезжает за границу, на воды, и хочет, чтобы мы поехали вместе с ним. Ты сможешь закончить этот учебный год в Гренобле или в Монтре, выучишь язык, да и мы будем поблизости. Если, конечно, у тебя будет такое желание. Я знаю, как ты полюбил Сент-Реджнс; там у тебя и футбол, и бейсбол — в Европе такого, конечно, не будет, но, с другой стороны, перемена обстановки тоже не помешает, если даже придется на год отложить поступление в Йель. Как обычно, даю тебе возможность выбора. Когда ты получишь это письмо, нам почти сразу придет время возвращаться домой; в Нью-Йорке мы остановимся в отеле «Уолдорф», можешь заехать к нам на пару дней, даже если решишь не бросать школу. Обдумай все хорошенько, сынок.

С любовью к моему дорогому мальчику,

МАМА

Бэзил вскочил со смутным намерением тут же отправиться в «Уолдорф» и забиться в какой-нибудь чулан до приезда матери. Потом, решив напоследок сделать красивый жест, он повысил голос, добавив в него своих первых басовых нот, и без стеснения подозвал официанта. Прощай, Сент-Реджис! Прощай, Сент-Реджис! Он задыхался от счастья.

«Господи! — безмолвно восклицал он. — Господи! Господи! Господи! Пропадите вы пропадом, доктор Бейкон, и мистер Руни, и Брик Уэйлз, и Толстый Гаспар. Пропадите вы пропадом, Багз Браун, и домашний арест, и кличка Пузырь». Они даже не стоили ненависти, потому что превратились в бессильные тени из застывшего мира, откуда он теперь ускользал, улетал и на прощанье помахивал рукой. «Счастливо оставаться! — снизошел он до них. — Счастливо оставаться!»

Его сентиментальную радость охладил только грохот Сорок второй улицы. Придерживая рукой бумажник, чтобы не стать жертвой вездесущих карманников, он осторожно двинулся в сторону Бродвея. Ну и денек! Надо будет сказать мистеру Руни… Можно туда не возвращаться! А может, лучше вернуться — пусть знают, чем он будет заниматься, оставив их прозябать в школе.

Дойдя до театра, он вошел в вестибюль и попал в женственную, припудренную атмосферу дневного спектакля. Вытаскивая из кармана свой билет, он обратил внимание на точеный профиль в каких-то пяти шагах. Он принадлежал хорошо сложенному, светловолосому молодому человеку лет двадцати, с волевым подбородком и внимательными серыми глазами. Бэзил изо всех сил напряг извилины и вспомнил имя — более чем имя — легенду, знак небес. Ну и денек! Он никогда в жизни не встречал этого человека, но по тысяче виденных фотографий безошибочно определил, что это Тед Фэй, капитан футбольной команды Йеля, который минувшей осенью практически в одиночку порвал и Гарвард, и Принстон. Бэзила пронзила сладостная мука. Профиль отвернулся; толпа кишела; герой исчез. Но Бэзила не покидало чувство единения с Тедом Фэем, которое обещало остаться с ним до конца спектакля.

В шелестящем, шепчущем, сладко пахнущем полумраке зрительного зала он читал программку. Это был всем спектаклям спектакль, давняя его мечта; пока не подняли занавес, даже эта программка приобрела ореол святости, как предвестница настоящего зрелища. Но когда занавес поплыл вверх, она превратилась в ненужную бумажку, которую Бэзил небрежно уронил на пол.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. Лужайка в предместье Нью-Йорка.

Зрелище оказалось чересчур ярким и блескучим, чтобы воспринять его целиком; действие развивалось так стремительно, что Бэзил многого не уловил; пусть бы мама по приезде сводила его сюда еще разок… на следующей неделе… завтра…

Прошел час. На сцене теперь происходили очень грустные события; хоть и с юмором, но грустные. Девушка… мужчина. Что разлучало их даже сейчас? Ох уж эти трагические ошибки и недоразумения. Как печально. Неужели нельзя посмотреть друг другу в глаза и все понять?

В вихре света и звука, решимости, ожиданий и неминуемых бед первое действие завершилось.

Он вышел из зала. Поискал Теда Фэя и, кажется, заметил его у плюшевой торцевой стены, но не точно. Купил пачку сигарет, закурил и приготовился насладиться первой затяжкой, но тут загремела музыка, и он опрометью бросился обратно в зал.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ. Вестибюль отеля «Астор».

Она и впрямь была, как пелось в арии, Прекрасной Розой Ночи. Вальс поднял ее над сценой, придал ей нестерпимой красоты и с последними аккордами плавно вернул, как невесомый листок, с небес на землю. Высший свет Нью-Йорка! У кого повернется язык осуждать, если ее закружил этот блеск и она исчезала в спелом утреннем янтаре оконных рам или растворялась в далекой чарующей музыке, когда открывалась и закрывалась дверь бального зала? Хвала сверкающему городу.

Прошло полчаса. Ее истинный возлюбленный подарил ей розы, похожие на нее, а она с презрением швырнула их к его ногам. Смеясь, она повернулась к другому и закружилась в танце — в безумном, неудержимом танце. Стойте! Это нежное сопрано тонких духовых, эта низкая, волнистая нота великолепных струнных. Проникновенный и щемящий, стремительный, как порыв чувства, летящий над сценой мотив снова подхватил ее, как беспомощный листок, покорный ветру:

Роза… Роза… Роза ночи

Расцветает с весенней луной.

Через несколько минут толпа подхватила Бэзила, до странности потрясенного и взволнованного, и вынесла в фойе. Взгляд его тут же упал на почти забытый, претерпевший удивительную метаморфозу призрак мистера Руни.

По правде говоря, мистер Руни явился в несколько разобранном виде. Во-первых, на нем была совсем другая шляпа — куда меньшего размера, нежели та, что днем. Во-вторых, лицо его утратило былую топорность и сделалось безмятежным и нежно-бледным; галстук, а отчасти и рубашка загадочным образом оказались поверх мокрого насквозь пальто. Как мистеру Руни удалось за недолгих четыре часа довести себя до такого состояния — это можно было объяснить разве что освобождением искрометного, вольнолюбивого духа из-под гнета школы для мальчиков. Мистер Руни был рожден для трудов под ясным светом небес и — видимо, полуосознанно — шел навстречу своей неизбежной участи.