Бремя молчания - Хизер Гуденкауф

Мы выпалывали одуванчики дней десять, а потом это занятие нам надоедало. Напиться вишневой газировки и наесться жареной картошки мы успевали всласть. Нам ни разу не удавалось расчистить от сорняков более-менее приличную полянку. Одуванчики начинали размножаться, и над нами кружился белый пух, который уничтожал результаты всех наших трудов.

— Знаешь, — сказал мне Луис однажды, — на самом деле это феи.

— Ага, как же, — ответила я, не особенно веря ему.

— Правда-правда. Я от папы знаю. Он говорил, что каждая пушинка — это фея-волшебница. Если успеешь схватить пушинку до того, как она коснется земли, загадаешь желание и сразу выпустишь ее, фея в благодарность выполнит твое желание.

Я села на землю и отложила грязную ложку. Как интересно! До того дня Луис ни разу не рассказывал о своем отце.

— Вот не знала, что в Чикаго есть цветы.

Луис обиделся:

— А ты как думала? В Чикаго есть и цветы, и сорняки, и трава, только не очень много… Помню, папа говорил: «Феи пляшут на ветру — дотянись, схвати одну. Ты желанье загадай и скорее выпускай». По папиным словам, про фей ему рассказала его бабушка из Ирландии, а желания действительно исполняются. Каждое лето, когда появлялся одуванчиковый пух, мы ловили пушинки, загадывали желания и тут же сдували пушинки назад, в воздух.

— И что ты загадывал? — спросила я.

— Всякое разное. — Луис вдруг застеснялся, бросил ложку и побежал в лес, хватая на бегу пушинки.

— Какое разное? — кричала я, гонясь за ним.

— Вроде того чтобы наши «Чикаго Кабз» стали чемпионами. — Он не смотрел на меня.

— А как же твой папа? Ты когда-нибудь загадывал желание про папу? — тихо спросила я.

Луис понурил плечи, и мне показалось, что он сейчас опять убежит.

— Нет. Смерть есть смерть. Мертвых не воскресить. Зато можно пожелать много денег или стать кинозвездой — в общем, в таком вот роде. — Он протянул мне крошечную белую пушинку. — Ты что хочешь загадать?

Я немного подумала, а потом бережно дунула на пушинку. Она медленно поплыла прочь.

— Что ты загадала? — допытывался Луис.

— Чтобы «Кабз» стали чемпионами, что же еще, — ответила я.

Он рассмеялся, и мы побежали играть на Ивянку.

Но я загадала другое. Попросила, чтобы отец Луиса вернулся — просто так, на всякий случай.

Через восемь лет, когда нам исполнилось шестнадцать, мы снова пришли к Ивянке. Там мы в первый раз занимались любовью, а потом я заплакала. Мне трудно было выразить свои чувства словами. Я знала, что люблю его, знала, что ничего плохого мы не сделали, и все же плакала. Луис старался развеселить меня: щекотал, строил смешные гримасы, в общем, старался вовсю, а у меня все равно по лицу катились слезы. Наконец — видимо, от отчаяния — он куда-то убежал. Я рассеянно одевалась, вытирая слезы и сопли, и думала о том, что потеряла Луиса, своего лучшего друга. Через несколько секунд он вернулся и протянул мне два кулака.

— В какой руке? — спросил он. Я выбрала левую. Луис разжал кулак, и внутри лежали белые одуванчиковые пушинки. — Три желания! — сказал он и разжал второй кулак. Там лежали еще три одуванчиковые феи. — Три желания на каждого.

— Ты первый, — сказала я, впервые улыбнувшись сквозь слезы.

— Хочу, чтобы «Чикаго Кабз» стали чемпионами. — Он широко улыбнулся, и я рассмеялась. — Хочу стать полицейским. — Его юное лицо посерьезнело. — И хочу, чтобы ты всегда любила меня… Теперь твоя очередь! — быстро добавил он.

Я ненадолго задумалась.

— Хочу жить в доме желтого цвета. — Я внимательно смотрела, не смеется ли надо мной Луис. Он не смеялся. — Хочу побывать на океане, — продолжала я. — И… — из моих глаз снова покатились крупные слезы, — хочу, чтобы ты всегда любил меня.

Через три года Луис поступил в колледж и уехал, а я вышла замуж за Грифа. Сейчас я думаю: вот дрянные феи! Я не живу в доме желтого цвета. Я ни разу не видела океана. Ну а Луис… Его любовь не стала вечной. А теперь пропала Калли, моя ненаглядная доченька… Все, к чему я прикасаюсь, портится или пропадает.

Я снова у Тони на кухне — передо мной на столе стоит запотевший стакан с холодным чаем. Правда, сейчас рядом со мной не Мартин Грегори, а агент Фитцджералд. Боюсь, когда все закончится, Мартин перестанет со мной разговаривать. И Тони тоже. Сразу видно: Тони теряется в присутствии Фитцджералда. Она не знает, как отвечать на его сухие, бесстрастные вопросы. Она, наверное, боится, что Фитцджералд сочтет ее плохой матерью. Тони подолгу задумывается над его вопросами, ищет в них подвох, наверное — она уже привыкла, что Гриф манипулирует ею.

Четыре года назад, увидев Тони на диване — она лежала, свернувшись калачиком и прижав к себе мертвую новорожденную девочку, — я понадеялся, что она поумнеет и навсегда избавится от Грифа. Правда, что случилось в тот зимний вечер, я так толком и не знаю. По словам Бена, он вернулся домой и увидел, что мама лежит под одеялом на диване, а Калли сидит рядом и гладит ее по плечу. Я пытался расспросить Калли, но у меня ничего не получилось. Она сидела на одном месте и смотрела на меня снизу вверх своими большими карими глазами. Потом Тони увезли в больницу…

Тогда я спросил Бена, где его отец. Он точно не знал, но предположил, что, наверное, в «Бенке», баре в центре города. Сначала я думал позвонить туда и позвать Грифа к телефону, но потом решил поговорить с ним с глазу на глаз. Попросил соседку присмотреть за детьми, а сам поехал в «Бенке».

Я увидел Грифа через завесу дыма. Он сидел у стойки рядом со своими школьными дружками. Его дружки смеялись и болтали — наверняка вспоминали добрые старые деньки. Такие, как они, и собираются вместе только ради старых школьных воспоминаний. Гриф показался мне необычно тихим. Он пил залпом одну рюмку за другой, кивал и время от времени улыбался удачной шутке. Я подошел к нему, и он посмотрел на меня снизу вверх. Он совсем не удивился, увидев меня. Все завсегдатаи «Бенке» затаили дыхание. Смотрели на нас с Грифом и гадали, что будет дальше. В Уиллоу-Крик всем известно о том, что раньше у нас с Тони был роман. Я ждал, что Гриф обратится ко мне высокомерно, как обычно. Он говорил «помощник шерифа» таким тоном, как будто обращался к королю или губернатору штата. Но в тот раз он лишь выжидательно смотрел на меня. Дружки, сидевшие рядом, встревоженно перешептывались.

— Гриф, не выйдешь на минутку? — вежливо спросил я. Роджер, подпевала Грифа и полный кретин, заливисто расхохотался.

— У вас есть ордер, помощник шерифа? — спросил он.

— Луис, ты можешь говорить со мной здесь, — негромко ответил Гриф, осушая очередную рюмку. — Тебя угостить?

— Нет, спасибо, я на дежурстве, — ответил я. Почему-то мой ответ показался его дружкам очень смешным. Все зашлись от смеха.

Я наклонился к нему.