Самострел - Олег Блоцкий

У командира брови удивленными уголками вверх.

— Боец автомат потерял. Утверждает, что украли. Но, сами знаете, что за народ в этой роте — наркоманы, ворье и пьяницы. Командиры — такие же. Все время по Афгану колесят, а контроля — никакого. Прапор их все время пропьянствовал у нас во втором модуле, а теперь порядок стал наводить.

— Не так наводит, — строго заметил командир полка.

— Автомат все-таки, — развел руками подполковник. — Я его понимаю. Главное, чтобы не до смерти и не у нас в полку.

— Автомат — это серьезно, — сказал кто-то из строя. — За него шею сворачивают. А могут и под трибунал подвести.

— Да нет. Пацан отлежится. А пока до Харитона доедут, новый «калаш» купят. Лучше прежнего. Бачи им даже номера бесплатно перебьют. Они ребята богатые, не то, что мы, — возразил кто-то все в том же строю, и все согласно засмеялись.

Командир резанул взглядом расползшиеся шеренги, и смех тут же оборвался. Вновь стало слышно, как стонет, поскуливая, солдатик, доказывая, заикаясь, что ни в чем не виноват. Доносился до строя и второй голос, грубее и жестче, суливший бойцу такие муки, где предыдущие за три месяца покажутся ему прогулкой в рай.

Полковник вновь кивнул, и начальник штаба деловито и размеренно продолжил инструктаж, говоря громче обычного. Строй напрягся, забывая об инциденте.

Через пять месяцев на плацу, под оркестр, на общем построении части ее командир полковник Яцына вручал старшине первой роты Бусыгину Валентину Трофимовичу орден Боевого Красного Знамени.

Новички полка смотрели на бравого старшину с уважением и завистью. Ветераны недоумевали, попутно гадая, где и как и перед кем смог прогнуться Бусыгин… Но так ничего и не надумали. Даже Ипатьев уже забыл о появившемся когда-то в его батальоне автомате с перебитым номером.

Лишь Яцына все помнил и, пожимая руку прапорщику, подумал: «Нет, прапорюга, воздастся тебе за наглость на этом свете. Бля буду, воздастся. И лучше бы здесь, в Афгане, не отходя, так сказать, от кассы».

Еще до восхода солнца группа душманов из девятнадцати человек, возглавляемая молодым, но чрезвычайно опытным и бесстрашным командиром — двадцатитрехлетним Замоном, заняла исходные позиции. Информация была точной, и моджахеды знали наверняка, что именно сегодня колонна шурави будет проходить по этой дороге.

Замон точно и грамотно указал каждому бойцу его позицию, не забыв обстоятельно проинструктировать, как тот должен вести себя во время предстоящего боя. Люди, гораздо старше командира по возрасту, внимательно и сосредоточенно выслушивали слова наставлений командира, уважительно качая головами. Да и как им было не благоговеть перед бесстрашным Замоном, который не только лично сжег девять единиц бронетехники шурави, но и проявлял в боях с ними такое бесстрашие, что сам легендарный Ахмад Шах Масуд сначала пригласил его на беседу, долго расспрашивая о жизни, а затем назначил командиром ударного отряда, направляемого в самые ответственные районы боевых действий.

Определив каждому подчиненному его задачи, Замон еще раз обошел место предстоящего боя, стараясь понять, все ли он учел при подготовке к нему. Рядом с командиром двигался девятнадцатилетний Хасан — новичок в их отряде.

Замон сознательно держал Хасана рядом с собой. Тот был молод, неопытен, и командир, понимая, что из Хасана выйдет в последующем отличный боец, держал его подле себя.

Но у подобной опеки было и еще одно обстоятельство — схожесть судеб Замона и Хасана, о чем командир никому не говорил. Оба они в детстве рано лишились родителей, жили по родственникам, не по своей воле попали в правительственные войска, где подвергались таким пыткам и издевательствам, что обоим пришлось бежать на сторону врагов, которые в итоге оказались заботливее и человечней многих прежних сослуживцев.

Глядя на то, как напряженно Хасан держит автомат в руках и настороженно озирается по сторонам, Замон мягко улыбнулся и, заикаясь, сказал по-афгански: «Не бойся, Хасан. Мы их победим. Обязательно победим. Велик Аллах и милостив!»

В армии журналистов любят. В Афганистане их любили тем более. Ну, кто, скажите на милость, не хочет, чтобы его показали по телевизору или хотя бы написали про его героические поступки в газете… Начальство обратит внимание, медалькой наградит, так, говорят, бывало… Только вот заковырка — почти все журналисты предпочитали почему-то не афганскую глубинку, а ее столицу.

Нет, поначалу приезжали, были полны желания исколесить всю горную страну, побывать в каждом ее закоулочке. Но быстренько усекали, что вляпались в настоящую войну со всеми вытекающими из этого неприятностями, и моментально принимались за сбор материалов исключительно в Кабуле.

Как ни крути, но это гораздо лучше, нежели твоя не самая удачная фотография в аккуратной рамочке и некролог в родной газете, подписанный, как всегда, интригующе: «группа товарищей».

Поэтому на афганской периферии, во всех этих Гардезах, Шиндантах, Джелалабадах, Баграмах, Газнях, не говоря уже об Асадабадах, Барраках, Рухе, Лошкаревках и им подобных, давно забыли о мастерах пера и телеэкрана… И перестали пытаться отделять зерна от плевел, угадывая, кто же так лихо заворачивает сюжеты в статьях — кабульские «герои» из штаба армии или работники печати, опьяненные сначала дармовым спиртом, ну а затем, под него, такими историями, что даже искушенным сценаристам вестернов из Голливуда не снились.

На отдаленных военных базах от публикации к публикации продолжали постигать нехитрые законы околовоенных интриг: чем дальше от фронта, тем больше побед; чем меньше стрельбы наяву — тем больше ее в рассказах, где все как на подбор — снайперы, секретные спецназовцы, ладные парни одним махом семерых побивахом, ну и тому подобное.

В афганской глубинке: пустынях и посреди гор — серые от пыли, тощие работяги войны незаметно, спокойно делали свое дело: ходили на боевые; жарились на раскаленной броне; елозили по земле, стараясь не поймать телом горячую пулю. А в Кабуле под кондиционерами сытые штабные «боевики» (особенно много этих бездельников расплодилось почему-то в политотделе армии) повествовали залетным журналистам о своих подвигах, количество которых становилось от стакана к стакану все больше.

На периферии махнули рукой и перестали ждать к себе тружеников пера или тележурналистов…

Вот почему в Н-ском соединении пришли в такое смятение и восторг, когда узнали, что к ним направляется сам Александр Брюханов — известный на весь Советский Союз журналист, который успел до сего момента побывать на дне Марианской впадины, в кратере действующего вулкана и чуть было не улетел с межконтинентальной баллистической ракетой в Тихий океан, да вовремя оторвался от стабилизатора.

Дивизия забурлила, в ней начал срочно создаваться штаб по приему дорогого гостя. Сопредседателями, как водится, стали командир и начальник политического отдела. В состав комиссии вошли самые «занятые» люди соединения: заместитель начальника политотдела по работе с местным населением (полезные дела для Пети — связь с аборигенами, а также фактура, натура и типаж); инструктор политотдела по культурно-массовой работе (спирт, закуска, баня и на всякий случай девочки из медсанбата), если Брюханова потянет после первых двух пунктов стандартного, принятого среди всех советских в Афганистане гостеприимства на гарнизонную экзотику; заместитель начальника политотдела по комсомольской работе (пара-тройка героических примеров из жизни местных комячеек, а также, как живое подтверждение этому, два штатных, заинструктированных и вызубривших свои легенды наизусть «отличника боевой и политической подготовки»).