Сто лет - Хербьерг Вассму

— Потерпи, Фредрик! Это трудно! — сказала она.

Он приподнял левую руку в знак того, что понял ее. Так было всегда — они часто понимали друг друга без слов. Как теперь. Он понимал, как тяжело ей видеть его таким, и от этого ему было еще хуже. И знал, что она это понимает и что от этого ей тоже еще хуже. Поэтому она заговорила с ним, хотя ответить ей он не мог. О всяких мелочах. Достаточно ли теплая вода? Хороша ли пена? Остра ли бритва? При этом она старалась не смотреть на него. Это помогло. Она кивнула ему и даже посмеялась. Это подействовало. Непостижимо, но это подействовало.

Утром третьего мая Рагнар позвонил повитухе. Фредрик не мог встать с постели без посторонней помощи, но доктор оказался прав: постепенно Фредрик с грехом пополам начал говорить. Во всяком случае, они его понимали. И он настоял на том, чтобы Элида рожала в спальне, где лежал он.

— Я не могу лежать здесь и дремать, пока Элида одна мучается там наверху, — сказал он.

Они уже отодвинули кровати друг от друга, чтобы легче было ухаживать за Фредриком, так что повитуха, покачав головой, была вынуждена уступить. Мужчина присутствует при родах! Однако, если на то пошло, присутствие в одной комнате всех троих, которым требовался уход, очень упрощало дело — не надо без конца бегать по лестнице.

Те сутки, что продолжались роды, Элида всеми силами сдерживала стоны и крики, чтобы не очень пугать Фредрика. Но это было нелегко.

— Элида, кричи, если тебе так легче, я буду кричать вместе с тобой! — услышала она, когда ей было особенно тяжело. В другой раз он обещал, что это последний ребенок, которого ей придется родить от него.

Повитуха буркнула, что Фредрик поздно хватился. Но поскольку она знала, что он в управе ратовал за строительство дорог, она произнесла это очень тихо. Много лет занимаясь своим делом, она так и не избавилась от морской болезни.

— Это девочка, она немножко не доношена, но зато какой это ангел! — воскликнула повитуха, подняв перед ними окровавленный комочек.

— Спасибо вам! Мне еще никогда в жизни не было так страшно, как сегодня, — с трудом проговорил Фредрик. Он старался самостоятельно выбраться из кровати, что каким-то чудом ему в конце концов удалось. Смеясь и плача одной половиной лица, он цеплялся за спинку кровати. Несмотря на неудобную, какую-то вывернутую позу, он сумел выразить свою радость, и его слова проникли в кухню сквозь тонкую стену и заставили тех, кто ждал там, понять, что в семье стало на одного человека больше.

Потом подала голос маленькая Йордис. Ее тонкий писк заставил всех, стоявших у двери наготове, обменяться друг с другом смущенной улыбкой облегчения. Агда описалась и стояла без штанишек, засунув в рот палец, но была тиха, как мышка.

Ингрид, соседка, живущая за полем, помогала им вести хозяйство, чтобы Элида могла спокойно оправиться после родов. Йордис проявила такт, словно уже поняла, что в семье и без нее хватает хлопот. Она ела, спала и пачкала пеленки. Педер и Карстен позаботились о том, чтобы посадить картошку и выгнать в горы овец.

Когда в июле пошла мелкая сайда, Карстен и Эрда ловили ее на "дорожку". Анни была поваром. Четырнадцатилетняя девочка была горда, как павлин, когда дом наполнялся ароматом ухи, заправленной солью и лавровым листом. Вообще-то у них не было ничего, кроме старой картошки. Но вареная печень напоминала им о лете и море.

Элида обложила Фредрика подушками и подавала ему еду в постель, застеленную цветной клеенкой. За кухонным столом шли разговоры и раздавался смех, как будто ничего не случилось. Дети мирно ссорились из-за лучшей лепешки. Окна были приоткрыты, ртуть на градуснике показывала семнадцать градусов тепла. Элида ходила и улыбалась. Мелкая сайда сделала то, на что она давно потеряла надежду, — вдохнула во всех жизнь и радость.

Анни, Эрда и Карстен нарезали и складывали торф после того, как Педер вместе с соседом привозили его с болота. В конце июля сосед помог им косить сено. Из-за дождливых и туманных дней сено пришлось сушить на вешалах. Потом, к счастью, наступила засуха, и Хильмар с Фридой освободились от своей работы, чтобы убрать сено под крышу.

Подвижность медленно возвращалась к Фредрику, и он радовался, когда в хорошую погоду ему помогали выходить из дому. Он сидел на табурете с солнечной стороны дома и смотрел на залив. Видел он все по-прежнему в каком-то мерцании и потому был доволен, если ему читали.

— У меня такое чувство, будто глаза дерутся друг с другом, — жаловался он, — будто все колышется, словно от сквозняка.

Элида не решалась напомнить ему, что один глаз у него до сих пор почти не открывается. Но вообще-то он не жаловался. И отказывался разговаривать по телефону.

— Все говорят только о моей болезни. Это невыносимо, — твердо сказал он.

Элида думала иначе. Наверное, его мучает, что люди слышат, как невнятно он произносит слова.

Фредрик тренировал левую руку, потеряв надежду заставить правую слушать его команды. Главным в его жизни стала почта. Ему хотелось установить связь с внешним миром через короткие письма, которые, правда, давались ему с трудом — он писал попеременно то левой, то правой рукой.

Однажды Хельга принесла ему письмо от его сестры, в честь которой назвали ее саму. Сестра жила в Кристиании и была солдатом Армии спасения. В начале и в конце всех своих писем она обычно писала, что идти следует узким путем, тогда и снизойдет на них благодать Божья. Они так и делали.

Элида вздохнула. Она считала, что их путь и без того достаточно узок. Но прочитала это письмо Фредрику самым добрым голосом, на какой только была способна. На этот раз никакой божественности в письме не было, и это ее встревожило. Сестра Хельга хотела, чтобы Фредрик приехал к ней. У нее есть связи, и она хочет, чтобы он прошел обследование в Кристиании. Он не должен страдать на Севере, в то время как Господь Бог и Риксгоспиталь находятся на Юге. Кроме того, она знакома с одним человеком, который просто творит чудеса, исцеляя больных людей. Его зовут Марчелло Хауген, и ему дан дар, который доступен только Богу.

Элида считала, что Фредрику важно не только чисто говорить, но и без отвращения смотреть на себя в зеркало. Он, как свойственно многим мужчинам, гордился своей внешностью и всегда говорил о ней.

Несколько человек из управы посетили его. В их присутствии он оживился. Этого требовало чувство собственного достоинства. Элида понимала его. Поскольку он еще плохо видел, кто-нибудь из домашних каждый день читал ему вслух газеты, чтобы он мог быть в курсе событий.

Он упорно тренировался, разрабатывая правое плечо и кисть. Иногда он так уставал от этого, что Элиде приходилось смывать с него пот, она бранила его, говорила, что он чересчур напрягается. Однажды, когда Фредрик потерпел очередную неудачу, он потерял терпение.

— Черт! — воскликнул он так громко, что вздрогнул от собственного голоса.

Правая нога тоже еще плохо его слушалась, но постепенно он научился самостоятельно вставать с кровати, правда пользуясь палкой. А вот спуститься с крыльца без посторонней помощи он не мог. О том, чтобы самому добраться до уборной, находившейся во дворе, не могло быть и речи. Ему приходилось пользоваться ведром, и это его унижало. Они не говорили об этом.