Убивая Еву: это случится не завтра - Люк Дженнингс

Нико, нахмурившись, берет бокал и подходит к окну.

– Он имеет в виду постоянное вулфовское вранье, ненасытное корыстолюбие, неприкрытое презрение к тем, кто не столь удачлив, и абсолютную бессодержательность его выступлений.

– Это слишком пессимистический взгляд, – говорит Фиона.

– А что там со скандалом о расходах? – спрашивает Збиг.

– О, просто раздули из мухи слона.

– Да, как и в том деле с его подружкой, когда после увеличения ее сисек Вулф утверждал, что эта операция – законные парламентские издержки, – говорит Лейла под смех Нико.

– Он столько полезного делает для торговли с Саудовской Аравией, – говорит Фиона, бросая сумочку на диван и наливая себе еще вина.

– Уверена, вы прекрасно справляетесь со своей работой, – улыбается Ева.

– Так и есть, – отвечает Фиона. – Еще как справляюсь.

Ева окидывает взглядом комнату. Зачем мы подвергли себя этой пытке? – мучается она. Званые ужины вытаскивают на свет худшее в людях. Нико – в обычной ситуации добрейший человек – сейчас кажется ужасно злым, хотя это, по всей видимости, больше связано с тем, что она едет в Венецию, вместо того чтобы провести каникулы с ним на продуваемом всеми ветрами саффолкском побережье. Марк тем временем чрезвычайно подробно разъясняет Лейле, чья челюсть уже онемела от скуки, в чем именно состоят обязанности комплаенс-менеджера.

– К вам же недавно кто-то залезал, да? – спрашивает Фиона. – Что-нибудь украли?

– Ничего, насколько можно судить.

– Их поймали?

– Это была женщина. Нет, не поймали.

– Женщина белая? – спрашивает Марк.

Ева краем глаза замечает, что Збиг положил руку Лейле на плечо.

– Если верить миссис Хан… вы знакомы с семьей Хан?

– Это азиатское семейство? Нет, не знакомы.

– Так вот, она говорит, что это была спортивно сложенная молодая женщина с темно-русыми волосами.

Марк ухмыляется.

– В таком случае буду держать окно открытым.

Невольно почувствовав сочувствие к Фионе, Ева собирается было с ней заговорить, но видит, что Лейла делает ей тревожные знаки. Она протискивается на кухню, хватает дымящуюся сковородку с утиными грудками и под нарастающее шипение ставит на край раковины.

– Все в порядке? – спрашивает Лейла.

– Утка вся на фиг сгорела, – отвечает Ева, подковыривая почерневшую грудку лопаткой.

– Съедобно?

– Сомневаюсь.

– Не волнуйся. Мы со Збигом и Нико знаем, какой из тебя повар, а эту жуткую парочку ты все равно больше не увидишь. По крайней мере, я на это надеюсь.

– Я тоже надеюсь и, честное слово, понятия не имею, зачем позвала их. Как-то утром увидела, что они выходят из дома – они тогда только вселились, и решила сказать что-нибудь добрососедское. Но у меня вдруг перестали работать мозги, я запаниковала и не успела опомниться, как услышала свой голос, приглашающий их на ужин.

– Ева, ради бога.

– Знаю. Но сейчас мне нужна твоя помощь, чтобы придать этой утке презентабельный вид. Полагаю, лучше углями вниз и обложить овощами.

– Есть подливка?

– В сковородке только какой-то креозот.

– Не годится. А джем? Повидло?

– Наверняка.

– Отлично. Разогрей и полей. Утка останется башмак башмаком, но, по крайней мере, у нее появится какой-то вкус.

С тарелками в руках Ева и Лейла заходят в комнату и застают там классический стоп-кадр. Все застыли в своих позах; в дверном проеме, ведущем во двор, виден крошечный силуэт Тельмы. А на диване – прекрасно понимая, что на нее устремлены все взгляды, – Луиза нервно опорожняет мочевой пузырь в сумку Фионы.

– Ну что, все прошло нормально, – говорит Нико пару часов спустя, выливая в бокал и залпом заглатывая остатки румынского красного.

– Прости, – произносит Ева. – Из меня ужасная жена. А повариха совсем никакая.

– Верно по всем пунктам, – отвечает он, обнимая ее за плечи и притягивая к себе. – Твои волосы пахнут утиными угольками.

– Не напоминай.

– А мне даже понравилось. – Несколько секунд он просто молча обнимает ее. – Поезжай в Венецию, если это действительно нужно.

– Очень нужно. У меня нет выбора.

– Знаю. И Ланс наверняка будет идеальным компаньоном.

– Нико, умоляю. Ты же не думаешь…

– Я ничего не думаю. Но когда ты вернешься, этому нужно положить конец.

– Чему?

– Всему этому. Теориям заговора, погоням за воображаемыми убийцами и прочим фантазиям.

– Это не фантазии, Нико, это реальность. Людей продолжают убивать.

Он опускает руку.

– Если это правда, то тем более нужно передать это дело специально обученным людям. А ты, по твоим же собственным словам, к ним не относишься.

– Я нужна им. Эта убийца, которую мы ищем… Эта женщина… Единственный, кому удалось подобраться к разгадке, – это я. Потребуется время, но я ее достану.

– В смысле – достану? Убьешь, что ли?

– Если потребуется.

– Ева, ты хоть понимаешь, что говоришь? Ты сейчас очень похожа на ненормальную.

– Мне жаль, но таково реальное положение дел.

– Реальное положение дел состоит в том, что в сумке у тебя – заряженный пистолет, а в машине у дома – двое в штатском. Это не та жизнь, какой я хотел бы. В той жизни мы бы все делали вместе, как нормальные супруги. Мы бы говорили друг с другом, говорили по-настоящему. Мы бы доверяли друг другу. Я больше так не могу.

– О чем ты?

– О том, что ты едешь в Венецию, а потом подводишь под всей этой историей черту. Увольняешься, подаешь в отставку или что там делают. И мы начинаем все сначала.

Она обводит взглядом комнату. Смотрит на руины ужина, на недопитые бокалы, на остатки тирамису. С дивана ободряюще блеет Луиза.

– Ладно, – говорит Ева, и ее голова падает на грудь Нико. Он обхватывает ее обеими руками и крепко прижимает к себе.

– Ты же знаешь, я люблю тебя, – говорит он.

– Да, – откликается она. – Знаю.

Вот уже сутки Вилланель изучает очередного своего «подопечного» и думает, как его убить. Она начинает понимать свою цель, невзирая на выращенную вокруг Линдера живую изгородь лжи. Все его интервью – одна и та же легенда. Скромные первые шаги, горячая поддержка классических идей о доблести и долге, самостоятельное изучение политической философии, страстная солидаризация с «подлинной» Европой. Эта мифология мастерски наполняется вымышленными подробностями и забавными историями из жизни. Детская одержимость спартанским царем Леонидом, который погиб при Фермопилах перед лицом значительно превосходящих сил противника. Триумфы в кулачных боях со школьными хулиганами. Преследования за убеждения со стороны левых интеллектуалов, а за сексуальную ориентацию – со стороны консерваторов-гомофобов и религиозных фанатиков. На самом же деле – и это бесстрастно изложено в прилагающейся к досье справке – Линдер рос в безбедной либеральной среде, а после того как актерская карьера не задалась, обратился к фашизму, дававшему выход его экстремистским, расистским и женоненавистническим наклонностям.