Белая ведьма, черные чары - Ким Харрисон

— А Трент? — спросила я, не сводя глаз с Рекс, пока Дженкс занимался обескрыленным ребенком. — Этот почтенный гражданин, этот ополоумевший миллиардер пошел в безвременье и попался в плен. Кому пришлось рисковать задницей и идти на сделку с демонами, чтобы его оттуда вытащить?

— Тому, кто его туда завел? — предположил Дженкс, и я злобно сощурилась. — Ой, кис-кис-кис! Как тут живет мой славный пушистик? — засюсюкал он, зовя кошку, что, на мой взгляд, было рискованно — но кошка не моя, а его, в конце концов.

— Он сам это придумал, — сказала я, мотая ногой. — А теперь я в безвременье мотаюсь, расплачиваясь за его спасение. И что, мне хоть спасибо сказали? Нет, мне только дверь размалевывают!

— Ты себе вернула нормальную жизнь, — напомнил Дженкс. — Ал больше не пытается тебя убить. В безвременье каждый демон понимает, что завязаться с тобой — это завязаться с Алом. А Трент молчит о том, кто ты такая. Он тебя мог бы хоть сейчас сдать — и тогда не дверь из баллончика раскрасят, тогда горящий кол поставят во дворе, а тебя к нему прикрутят.

Я потрясенно застыла. Кто я такая? Трент молчит о том, кто я такая? То есть мне благодарной надо быть, что он никому не сказал? Да если он хоть кому-то скажет, ему объяснять придется, как я такой стала, и он мгновенно окажется на соседнем костерке.

А Дженкс уже обо всем забыл и улыбался сыну.

— Ну вот, Джерримэтт, — сказал он с любовью, подталкивая потомка в воздух, где тот и повис, водопадом просыпая на стол яркие искры. — А если клей каким-то чудом окажется в варежках Джека, я никогда не додумаюсь, кто бы его туда налил.

Крылья маленького пикси взвились кругом, обоих окутало облако серебряной пыльцы.

— Спасибо, папа, — сказал Джерримэтт, сверкая знакомым озорством в заплаканных глазенках.

Дженкс проводил сына любовным взглядом. Рекс тоже — подергивая хвостом. Снова повернувшись ко мне, Дженкс сразу оценил мой мрачный настрой.

— Значит, Трент молчит, кто я такая, да?

— Я имел в виду, — сдал назад пикси, — молчит о том, что для тебя сделал его папочка.

Смягчившись, я сняла ноги со стола и поставила их на пол.

— Подумаешь, молчит, — буркнула я мрачно, потирая запястье с демонской меткой.

Еще одна метка есть у меня на подошве — Ал так и не стал выторговывать за нее свое имя вызова, ему нравится, что у меня две его метки. Я живу под угрозой, что в одну прекрасную ночь меня снова вытащат в чей-нибудь круг, но пока никто Ала не вызывал и, соответственно, я ни у кого в круге не выскакивала.

Объяснять наличие демонских меток трудно, а знает, что это такое, больше народу, чем мне бы хотелось. Тут победа на стороне тех, кто пишет учебник истории, а пишу не я. Ну, я хотя бы не живу в безвременье у демона на правах резиновой куклы. Ага, я его ученицу изображаю.

Откинув голову на подушку и пялясь в потолок, я крикнула:

— Айви! Кофе готов?

Рекс при звуке моего голоса забилась под стол, а я, дождавшись утвердительного ответа Айви, выключила музыку и встала. Дженкс улетел на помощь Маталине — прекращать драку за блестки; я пошла на кухню по длинному коридору, пополам разделявшему заднюю часть церкви. Миновала бывшие туалеты, преображенные в роскошную ванную Айви и мою — более спартанскую, в которой кроме того стояли стиральная машина и сушилка. Следом располагались напротив друг друга наши спальни — не знаю, что в них было раньше, возможно, комнаты клира. Темный коридор на всем протяжении был совершенно одинаков, но как только я шагнула в неосвященную часть церкви, воздух вокруг как будто изменился. В неосвященной части находились гостиная и кухня, и будь она освящена, я бы здесь и спала.

Попросту говоря, я люблю свою кухню. Айви ее перепланировала еще до моего переезда, и лучше места во всем доме не было. Занавешенное синими шторами окно над мойкой выходило на ведьминский сад, а за садом было кладбище. Это меня поначалу беспокоило, но поухаживав с годик за травой, я почти полюбила истертые плиты и забытые имена.

Внутри кухня вся была — блестящий хром и яркие лампы дневного света. Плит было две — одна газовая, вторая электрическая — так что не приходилось готовить еду и варить зелья на одном огне. Широченное пространство кухонного стола я полностью использовала, когда занималась зельями, что бывало часто, поскольку чары мне нужны весьма дорогие — если не делать их самой. А если делать — они дешевле пареной репы. Буквально.

По центру кухни расположен островок, окруженный вытравленным в линолеуме кругом. Под столом островка на открытых полках я хранила книги заклинаний, пока Ал в припадке злости не сжег одну у меня на глазах. Теперь они хранятся на колокольне. Но островок был задуман как безопасное место для колдовства — пусть земля здесь и не освящена.

Дальше, у перегородки, стоял антикварный «деревенский» стол. Его угол — ближний к выходу в коридор — служил рабочим местом Айви, и там расположились компьютер, принтер и аккуратно сложенные в папочки документы. Сразу как мы переехали, половина стола считалась моей. Теперь я за счастье считала, если находила себе угол, чтобы поесть. Правда, вся остальная кухня была моя.

Айви подняла голову от клавиатуры, а я бухнула свою сумку на вчерашнюю нераспечатанную почту и свалилась на стул.

— Перекусить не хочешь? — спросила я, поскольку дело было к полуночи. Айви пожала плечами, изучая счета.

— Хочу.

Зная, что ее это достает, я оставила сумку валяться на письмах и с трудом поднялась, мысля себе что-то вроде томатного супа и сырных крекеров. Если она захочет чего-то более существенного, пусть скажет. Тревога кольнула сердце, когда я снимала с полки банку супа. Гленн любит помидоры. О господи, хоть бы с ним все обошлось. Мне не нравилось, что он не приходил в сознание.

Пока я пыталась управиться с открывалкой, Айви пролистала пару веб-страниц. На минуту я задумалась, глядя на медные горшки для зелий, но все же остановилась на более приземленной кастрюльке. Нехорошо это — в одной посуде еду готовить и зелья варить.

— Ищешь что-то? — спросила я, по ее молчанию слыша, что она чем-то расстроена.

— Баньши, — коротко ответила она. Я понадеялась, что она не знает, как соблазнительно-кокетливо выглядит, когда сидит, зажав кончик ручки зубами. У нее острые клыки, как у кошки, но длинными они станут только после ее смерти. Непереносимость дневного света и физическую необходимость в донорской крови она приобретет тогда же. Впрочем, вкус к крови у нее есть и сейчас. Она может обходиться без внешних источников гемоглобина — только жить с ней тогда трудновато.

Крышка звякнула и отвалилась, я вздохнула.

— Айви, ты не сердись на меня, ладно?

Она задергала ногой, как рассерженная кошка хвостом.

— За что? — мягко спросила она и перестала качать ногой — заметила мой взгляд.

Что мои методы дали результат быстрей, чем твои, подумала я, но вслух сказала: