Немного солнца в холодной воде - Франсуаза Саган

– Не знаю. Я не люблю подобных ситуаций. А у меня создается впечатление, что ты так живешь всегда. На грани обмана. Не зная, прав ты или нет. Чувствуя себя немножко виноватым и упиваясь этим.

– Насквозь прогнил, да? – рассмеявшись, воскликнул Жиль.

– Очень возможно.

Она не смеялась. Он перевернулся на живот и обнял ее. От Натали пахло нагретой солнцем травой, и она смотрела на него пристально, широко раскрытыми, почти испуганными глазами. Но Жиль не видел выражения ее глаз, он видел лишь темные круги под ними – следы любви. Он улыбнулся, поцеловал эти круги и рассмеялся:

– А разве ты могла бы полюбить насквозь прогнившего человека?

– Любовь зла – тут не выбираешь.

– Странно, образованная женщина и не боится говорить такие банальные фразы, – сказал он.

– Нет, очень боюсь, – тихо ответила Натали, – но в них почти всегда правда.

Жиль посмотрел на нее: она действительно боялась, и на мгновение ему тоже сделалось страшно. Каково им будет вместе? Что если когда-нибудь она начнет презирать его? Что если он действительно достоин презрения? Вдруг Натали не сможет больше его любить? Жиль зарылся головой в траву и вздохнул

– нет ему ни отдыха, ни покоя. Вот он любит эту женщину, прямо сказал ей об этом, а она боится его.

– Если ты боишься, брось меня, – прошептал Жиль. И почувствовал, как ее щека, ее губы коснулись его затылка.

– Я бы не могла, – сказала Натали, – но даже если бы и могла, не бросила бы.

– Почему?

– У меня была безмятежная жизнь, меня лелеяли, оберегали, но жилось мне тоскливо, – спокойно сказала она. – Наверное, я должна была встретить кого-то вроде тебя.

– И эта встреча кажется тебе удачей или катастрофой?

– Сейчас – удачей, – ответила она.

Они неподвижно лежали в траве. Натали привалилась к нему и положила голову ему на спину, тонкая травинка щекотала его лоб; глубокий, похожий на оцепенение, покой овладевал им. Звук собственного голоса почти удивил его:

– А что будем делать с Франсуа?

Она отодвинулась и легла навзничь. Жиль повернул голову, и теперь ему был виден профиль Натали; она спокойно смотрела в небо.

– Не знаю, – сказала она. – Мне надо от него уйти.

Жиль даже вздрогнул. Подсознательно он уже успел свыкнуться с этим призрачным, так мало стеснявшим их Франсуа. Жиль знал, что Натали не живет с мужем, она сказала ему об этом, и он верил ей, слишком хорошо зная ее прямоту. Но эта прямота влекла за собой немало последствий.

– Что же ты собираешься делать? Она посмотрела на него и улыбнулась.

– Может быть, уеду с тобой и буду возле тебя, пока ты меня любишь. А там – увидим…

Она права, она совершенно права: они любят друг друга, они должны быть вместе. Он зарабатывает вполне достаточно, чтобы обеспечить женщине безбедное существование. И к чему цепляться за какую-то свободу и одиночество? Да ну их ко всем чертям – и свободу и одиночество: ведь именно эти две безрадостные вак-ханки и привели его к нервной депрессии… А все-таки страшно. Протянув руку, Натали коснулась его волос.

– Не беспокойся. Жиль. До лета я не уйду от него. До конца лета. И я не уеду с тобой, пока ты сам меня об этом не попросишь.

Он вдруг разозлился и с вызовом посмотрел на нее. Разозлился оттого, что она прочла его мысли, и оттого, что они возникли у него.

– Да я и не думаю беспокоиться. Я хочу быть с тобой. Хочу, чтобы ты со мной уехала. Чтобы мы уехали немедленно. Сегодня же вечером ты с ним поговоришь, и завтра мы уедем.

«А куда? – тут же подумал он. – Куда? У меня в кармане всего три франка. Оставаться здесь после скандала, который не-минуемо разразится, невозможно. Куда же нам деваться до сентября?»

Но Натали улыбалась, и эта улыбка вывела его из себя.

– Я хочу, чтобы ты уехала со мной.

Он почти кричал.

– Хорошо, уеду, – спокойно сказала она. – Но только если ты просишь меня, а не приказываешь. И не кричи так, ты даже покраснел. Разве нам здесь плохо? Куда ты хочешь уехать?

– Я не люблю ложных положений… – с гордым достоинством начал Жиль.

Но она так на него посмотрела, что он осекся и умолк. Однако Натали тотчас расхохоталась, он тоже засмеялся, снова привалился к ней, смешав ее волосы со своими, осыпал ее поцелуями.

– Ох, Натали, –шептал он. – Натали, как ты меня хорошо знаешь… Ох, я люблю тебя, люблю.

И она смеялась до слез в его объятиях, смеялась с сияющими глазами, не в силах остановиться.

Любопытно, как порой бывает удобно, когда гордиев узел разрубаешь не ты, а кто-то другой. С той минуты, как Натали решила уйти от мужа, его существование совершенно перестало беспокоить Жиля – Натали уходит от Франсуа из-за него, но он, Жиль, тут как будто ни при чем. В ту минуту, когда Натали облекла в слова свое решение и произнесла эти слова, выбор был сделан и оставалось лишь покориться судьбе. Жилю и в голову не приходило, что Натали может передумать, – как все прирожденные лгуны, он был до смешного доверчив. Более того, он вовсе не считал, что обкрадывает Франсуа, – ведь стонами восторга, наслаждением Натали слишком очевидно была обязана Жилю, ему одному, и никто, зная Натали, не мог бы надеяться добиться от нее того же. Он похищал у Франсуа Натали-человека, а не Натали-женщину и должен был признать, что Франсуа на протяжении многих лет уделял немало внимания этой не признающей канонов, бескомпромиссной Натали. И вот теперь Франсуа отдает ее Жилю – любовницу и вместе с тем мать, строгую и безрассудную, именно такую, какая и нужна Жилю. Разумеется, думать так было бессовестно, но счастливый человек – чаще всего человек бессовестный. А Жиль был счастлив.

Самыми прекрасными были послеполуденные летние часы, которые они проводили в его спальне, вернее, в уединенной комнате на чердаке, где раньше спала прислуга. Жиль открыл эту комнату и обосновался в ней. Туда можно было подняться черным ходом прямо со двора и таким образом щадить не столько целомудрие Натали, которая смеялась над условностями, сколько целомудрие Одилии, волнуемой некими принципами. Комната была просторная, почти пустая, пыльная, в ней стояла огромная кровать и кресло «под красное дерево», на которое Натали бросала свою одежду. Жиль поднимался туда около трех часов, закрывал ставни, ложился, брал книгу и ждал. Вскоре приходила Натали, мгновенно снимала с себя платье и бросалась к нему, точно дикарка, не произнося ни слова, а иногда, наоборот, раздевалась медленно, как бы нехотя, остроумно рассказывая ему о смертельно скучных званых обедах. Жиль не знал, что нравилось ему больше, но кончалось и то и другое в постели, а жара под раскаленной крышей была такая, что, разомкнув объятия, они едва дышали, мокрые, потные, изнеможенные, но так и не утолившие страсть. Жиль вытирал смятой простыней безжизненное тело Натали, она не противилась, лежала с закрытыми глазами, и он чувствовал, как под его рукой колотится ее сердце. Она медленно высвобождалась из плена наслаждения, как приходят в себя после долгого обморока, и он, гордый, довольный, посмеивался над ней. Наконец, жизнь возвращалась к ней, и она уже слышала не только биение собственной крови, но уже могла поднять веки, тогда как за минуту до того даже слабый свет, проникавший сквозь ставни, слепил ее; она поворачивала голову к Жилю, который уже курил, и смотрела на него с какой-то испуганной благодарностью.