Сокровище рыцарей Храма - Виталий Гладкий

— Жадность и практичность — разные вещи. Перестань. Все будет хорошо.

— Хорошо уже не будет, — ответила Сонька. — Чует мое сердце, что нас ждет большая беда. А вот убедить тебя никак не удается.

— Не каркай! Я никогда не был вором или убийцей и не буду. И мое дело никак не связано с Графчиком, — соврал Остап, глядя на Соньку честными глазами.

— Тогда скажи мне, что ты задумал?

— А вот это, женщина, тебе знать не следует, — жестко ответил хозяин «малины».

Чтобы избежать дальнейшего разговора, он круто развернулся и поспешил к выходу. Сонька посмотрела ему вслед долгим взглядом, затем тяжело вздохнула и сказала тихо:

— Если человек твердо надумал утопиться, то его никто не остановит. Он сделает это даже среди пустыни, в миске с водой. О, эти мужчины…

Надзиратель городской сыскной полиции[26]Шиловский задумчиво смотрел на Остапа, который под его тяжелым взглядом сидел на стуле как на раскаленной сковороде — все время ерзал. Они встретились на конспиративной квартире вне графика.

Телефонный звонок Кучера в полицейское управление не удивил Евграфа Петровича. Остап был чрезвычайно ценным осведомителем, и нередко его информация помогала предотвращать не только грабежи, но и убийства. Поэтому на оплату его услуг Шиловский денег не жалел.

А еще он очень берег Остапа от «засветки». Поэтому «ближний круг» агента из числа киевских мазуриков (в том числе и людей Графчика) был для полиции практически неприкасаемым; если только воры не попадались случайно. Сведения о других ворах приходили к Остапу косвенными путями, не напрямую от «ближнего круга», однако от этого они не становились менее ценными.

Но сейчас Шиловский думал. Крепко думал. То, что в могиле на Китаевском кладбище схоронено что-то очень ценное, он практически не сомневался. В окрестностях Киева достаточно глухих и безлюдных мест, чтобы можно было без лишней огласки зарыть труп где-нибудь в лесу. Не говоря уже о водах Днепра, которые могут спрятать в своих глубинах что угодно.

Ан нет, ящик привезли на Китайку. Цинковый ящик! Зачем? И потом, убийство рабочего погребальной конторы… Кто-то прятал следы. Кто? Да, в этой истории многое непонятно.

Во-первых, почему для тайного захоронения привлекли сотрудников погребальной конторы? Или хозяева ящика такие наивные, что доверились мужикам, у которых после выпивки языки метут как помело?

Во-вторых, с какой стати яму под цинковый ящик вырыли на Китаевском кладбище? Там ведь давно никого не хоронят. Впрочем, здесь объяснение, кажется, налицо: работы производились ночью, а на старом погосте нет сторожей.

И в-третьих, какая причина побудила Остапа Кучера отдать полиции столь ценную информацию? Шиловский достаточно хорошо знал хозяина «малины» (который плюс ко всем своим грехам занимался еще и винокурением), чтобы поверить в его бескорыстное служение отечеству. Остап очень жаден до денег, и надзиратель сыскной полиции был абсолютно уверен, что Кучер не мог упустить такой возможности разбогатеть.

Вопросы, вопросы… Шиловский мучительно ковырялся в уголках своей отменной памяти, пытаясь найти какой-нибудь аналог информации, добытой Остапом. Но все было тщетно — ничего подобного в Киеве не случалось; по крайней мере с 1907 года, когда Шиловского приняли в штат полицейского управления.

— Что ж, — наконец молвил Шиловский, — спасибо тебе. — Он полез в бумажник, достал оттуда ассигнацию и положил ее на стол перед Остапом. — Это вознаграждение. Если информация окажется ценной, получишь в два раза больше.

— Рад стараться, Евграф Петрович! — быстрым взглядом оценив номинал купюры, преданно воскликнул Кучер. — Мы завсегда… — На этот раз Шиловский был очень щедр.

— Знаю, знаю… А теперь иди. Бывай здоров. Ежели еще что-то узнаешь по этому делу, сразу же ко мне на доклад. Покинешь здание через черный ход. На лестнице осмотрись, иди не торопясь.

Остап кивнул и покинул комнату. Уже на лестнице он облегченно вздохнул и весело рассмеялся — последние две фразы были для Шиловского почти ритуальными. Он всегда их говорил на прощание.

Но оставим содержателя «малины» и возвратимся к надзирателю сыскной полиции. После ухода Кучера он открыл буфет, достал оттуда начатую бутылку шустовского коньяка, рюмку, наполнил ее и выпил, не смакуя, одним махом — как водку. Вторую рюмку он уже закусил — соленой сушкой.

Когда бутылка показала дно, в голове Шиловского забрезжили контуры будущего плана. Он был настолько фантасмагорическим, что Евграф Петрович забормотал «Изыди, нечистая!..» и замахал руками перед своим изрядно покрасневшим лицом, словно отгоняя назойливую мошкару.

Ночь выдалась беспокойной. Глеб просидел за рабочим столом почти до полуночи, снова и снова пытаясь проникнуть в тайну плана. Но все его потуги опять оказались тщетными. Единственное, что ему оставалось, — так это чувство восхищения неведомым гравером. Он сумел изобразить с помощью резца не только сверхминиатюрные здания, но даже окна и двери в них.

Такая тщательная проработка несущественных деталей говорила о том, что план очень точный, а значит, успех в будущем предприятии гарантирован. Дело оставалось за малым — узнать координаты местности. Скорее всего, они могут быть спрятаны в картине, которая висит в спальне Ольги Никаноровны.

Еще Глебу удалось определить, что план гравировался значительно позже гербов и креста. Штриховка на зданиях была настолько тонкой, что ее могли выполнить лишь с помощью алмазных резцов. А это уже далеко не Средневековье. Конец девятнадцатого или начало двадцатого века, решил Глеб.

Впрочем, это было видно и по архитектуре зданий, хотя гравер изобразил их достаточно условно, а вернее — несколько упрощенно. Все выходило на то, что владелец пластины использовал этот старинный раритет для увековечивания своего замысла, — чтобы план ни в коем случае не пропал.

И то верно: кому нужна бронзовая безделушка? Разве что собирателям старины да музеям. Просто человеку она без надобности. Была бы пластина серебряной, тогда другое дело.

Однако было одно неприятное «но». Если его выводы верны, то в данном случае золотом тамплиеров и не пахнет. Так же как и иезуитами. План мог сделать кто угодно, притом не в столь отдаленные времена, как казалось деду Ципурке.

Да, на плане есть крохотный крестик, который можно увидеть только через лупу, — так обычно обозначают месторасположение клада. Но клада ли? Может, там лежат какие-нибудь ценные бумаги; ценные для хозяина пластины. Или, например, обозначена могила горячо любимого отца. В начале двадцатого века стало модным хоронить некоторых нигилистов не на погостах, а там, где они укажут в завещании.