Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова - Е. Бурденков

Жизнь на их барже была организована своеобразно. Помимо студентов на ней ехали рабочие-промысловики и матросы, всего человек 20. Студенты жили в домике на палубе, а все работы по судну – топку печей, мытье палубы и т. д. – выполняли эти пассажиры, которые, правда, за это ехали в трюме бесплатно. Нас в первые дни работать не заставляли. Но как-то ночью пароход остановился, и нас вместе со всеми пригласили таскать на борт дрова. Мы не пошли – из принципа. Тогда старший среди студентов, солидный такой, с бородой, барского вида, потребовал от нас выйти на работу, угрожая в противном случае высадить нас на берег. Мы снова отказались, заявляя, что согласны уплатить за билет, но дров грузить не нанимались и на берег высаживаться не желаем. Взбешенный нашим ответом, студент заявил, что сдаст нас в полицию – ближайший по пути полицейский участок находился в селе Иевлеве. Мы устроили совещание: «беглецы» настаивали ехать до Иевлева, а там – будь, что будет; остальные предлагали не рисковать и высадиться сразу. Сторонников второй точки зрения оказалось больше, «беглецы» сдались и все мы стали высаживаться.

Ночь, пустынный берег Туры. Ни человека, ни жилья. Отвратительная осенняя слякоть, снег с дождем. Мы и наш багаж сразу промокли. Вытащили мы одеяла, кое-как прикрылись и задумались о ночлеге. Пока мы так сидели и размышляли, подошел матрос и тихонько сказал, что верстах в двух в землянке живет бакенщик, у которого мы можем переночевать. Оставив товарищей с вещами, мы с Макарочкиным пошли его искать. Что это за путешествие было – вспомнить страшно! Темень такая, что мы рядом не видели друг друга. Грязь, дороги нет, спотыкались о каждую кочку, падали в каждую ямку, а их, как на грех, почему-то попадалось много. Кое-как нашли землянку бакенщика. Рассказали ему наше горе, он выслушал нас и, видимо, посочувствовал. Много шаталось в тех местах нашего брата, местное население привыкло к бежавшим и симпатизировало им. Подходишь, бывало, к этапу, набежит баб, молодежи, натащат яиц, масла, хлеба, молока, всякой снеди. Продают баснословно дешево, а у кого нет денег – даром дают. Они даже к уголовным хорошо относились, хотя их и побаивались. Совсем иначе было иметь дело с кулаками-челдонами.

Бакенщик дал нам фонарь, и обратно идти было уже веселее. Перенесли вещи, вымылись, кое-как подсохли у костра. У бакенщика оказалось немного водки и рыбы, был и чай. Подкрепившись, завалились на полу и спали до утра. Утром бакенщик перевез нас на другой берег. Недалеко виднелась деревня. Там мы наняли лошадей и отправились в Тюмень.

В расчете попасть в Уфу до холодов, свои валенки, полушубок и папаху я оставил березовским товарищам, а сам поехал налегке. Между тем, холодало не на шутку. Чтобы не окоченеть, значительную часть этого пути я бежал за тарантасом, а когда уставал и садился в повозку, Малюсов укрывал полой своей шубы. Ямщики на нас смотрели как на добычу и драли немилосердно. Всю тамошнюю ямщину содержали кулаки-челдоны, публика прижимистая. В общем, пока мы добрались до Тюмени, деньги у нас почти вышли. Приехав туда, мы остановились на постоялом дворе и сейчас же связались с местными ссыльными. Любопытно, что в начале 30-х годов, когда я стал заместителем председателя Тюменского горсовета, квартиру мне дали в этом самом доме.

Ссыльные нам помогли с жильем, но не с деньгами. У меня оставалось только на билет до Уфы и полтинник на еду. В Уфу я приехал с пятаком в кармане – можно себе представить, как и чем три дня пути я питался на 45 копеек. Но о еде и одежде мы как-то тогда мало думали. Не было подпольщика, одетого не только что в новое, просто в целое. Если брюки целы, так обязательно пальто рваное или сапоги без подметок. Всю зиму 1909 года у нас с Шашириным было одно пальто на двоих. Позже на пару с другим товарищем мы попеременно носили один пиджак.

Я заметил, что от Челябинска до Уфы все вокзалы усиленно охраняются – как потом выяснилось, в связи с миасским «эксом»[44], но в тот момент я о нем, конечно, еще ничего не знал. 12 октября приехал в Уфу, нашел Шаширина, тот удивился моему появлению. Оказалось, что после его письма ко мне почти все наши дружинники были арестованы по доносу провокатора Терентьева (сам Тимка спасся только потому, что Терентьев не знал его адреса), и следующим письмом Шаширин отменил мой вызов. Но это письмо то ли не дошло, то ли уже не застало меня в ссылке. Сам Тимофей собирался освободить товарищей из тюрьмы, а потом ехать в Париж – к Ленину, в школу пропагандистов. В январе 1910 года он действительно отправился в Челябинск вызволять товарищей-боевиков из застенка, а я поехал в Москву, чтобы оттуда следовать за границу. Но мой зарубежный вояж так и не состоялся.

В 1910 году в одиночном корпусе Челябинской тюрьмы находилось около 30 членов уфимской боевой организации РСДРП (б). 24 из них, включая семерых женщин, привлекались по так называемому «второму миасскому» делу.