Метро 2033: Край земли. Затерянный рай - Сурен Цормудян

Выросший под склоном мрачного Везувия неаполитанец имел с детства стойкое убеждение в том, что если что-то должно произойти – это произойдет. С этим были связаны его ожидания неминуемого извержения самой известной итальянской горы. Многие годы спустя, накануне всемирной катастрофы, он наблюдал, как весь мир медленно, но верно накрывала пандемия безумия. Закулисные игры режимов разной степени безнравственности, нарастающие социальные и экономические проблемы повсюду, уход от реальности в религиозный фанатизм и ненависть миллионов обездоленных к миру несправедливости, в котором они живут, должны были привести к более страшной катастрофе, чем какое-то там извержение Везувия. Так и случилось. И Антонио Квалья понимал, что однажды местные жители узнают, что он вовсе не гражданин так любимой здесь всеми Кубы, а Оливия вовсе не из тихой, спокойной страны с фэнтезийно-сказочным названием Финляндия. И вот что тогда произойдет? Антонио не имел четкого представления, кто именно нажал первым на кнопку. Он понимал одно – мир был настолько пропитан взаимным недоверием, враждой и просто-напросто порохом, что судьбу мира мог решить один офицер за пультом любой страны с баллистическими ракетами. Напряжение этого офицера после всего того, что он мог перед дежурством увидеть и услышать по телевизору, прочитать в газетах или лицезреть в ежесекундно взрывающемся выдуманными сенсациями Интернете, могло быть таким, что любой неправильно понятый им сигнал на экране радара… любое рутинное помаргивание освещения в бункере… любая мелочь могли запустить непоправимую цепную реакцию в действиях человека, которому, как известно еще с древности, свойственно ошибаться…

Все могло случиться именно так, но каждая нация уже назначила виновных еще до того, как это глобальное преступление будет совершено. А значит, он и Оливия будут здесь обречены, когда правда все-таки всплывет мрачной черной подводной лодкой на поверхность. Точно так же, как любой из местных будет обречен, окажись он сейчас в Америке среди американцев.

Вражда этих двух гигантов, США и России, всегда поражала его своей бессмысленностью. Но еще его поражало то, что большинство жителей двух стран даже не подозревали, насколько они близки. Нет, дело не в том, что они похожи и смеются от одних и тех же шуток, радуются одинаковым радостям и испытывают горечь и боль от одинаковых потрясений… Нет, дело даже не в этом. Дело в том, что, кроме Канады и Мексики, самой ближайшей к США страной являлась именно Россия. Если сейчас отправиться в путь вдоль восточного берега Камчатки на север, то через много миль будет Чукотка и ее крайняя точка – мыс Дежнева. От него до американского берега меньше девяти десятков километров. Уже меньше, чем от Флориды до Кубы. Но даже это не является минимальным расстоянием. Там, в холодном Беринговом проливе, есть два острова. Русский остров Ратманова и американский остров Крузенштерна. Или, как их еще называют, большой Диомид и малый Диомид. А между ними пролив всего в четыре километра шириной. Это намного меньше, чем отсюда до противоположного берега Авачинской бухты, где когда-то был Петропавловск-Камчатский. Это даже на несколько метров меньше, чем отсюда до базы подлодок в Рыбачьем. Много ли американцев и русских знало, как близко они друг от друга? Но четыре километра холодной, ледяной воды…

Думая об этом, Антонио уставился в окно. Покрытый ночью мир не был темен. Силуэты сопок очерчивали призрачные серебристые ореолы, особенно яркие на остатках ледников Авачи. Полная луна словно посыпала Камчатку волшебным сверкающим порошком. Закрепив подзорную трубу на штативе, Квалья прильнул к окуляру, направив внешнюю линзу на вершину вулкана…

– И все-таки, Саня, для меня до сих пор остается загадкой, зачем именно ты пришел.

Крашенинников и Цой продолжали беседу. Самогон, к счастью, кончился. К несчастью, кончилась и икра. Очевидно, что вскоре неожиданный гость уйдет, но Крашенинников очень хотел знать, что же все-таки значил и к чему обязывал его сегодняшний визит.

– Все-то ты подвох какой-то ищешь, – почесал бороду Александр, ухмыляясь. Затем он повернул голову и взглянул на машину, над которой трудился уже не один год Михаил. – Я смотрю, ты уже скоро кататься будешь?

– Да если бы, – изображая безнадежность, взмахнул рукой Крашенинников. – Кое-какие детали еще нужны.

– Ну, так слушай. Приходить в общину и копаться в ней не самая лучшая идея.

– Это мне уже твой приятель Жаров объяснил, – нахмурился Крашенинников. – Весьма красноречиво.

– Ну а я повторю. На всякий случай. Однако. Ты знаешь, где горбольница Вилючинска?

– Напомни.

– Короче, выходишь на дорогу и топаешь в сторону Вилючинска. Там на дороге будет развилка, у бывшей кафешки. Тебе налево. Идешь по дороге и считаешь пятиэтажки. Одна рухнула, но четыре еще стоят. Возле четвертой поворот налево, в лес. Идешь туда. Справа от тебя будет то, что было когда-то городской больницей. Идешь дальше. Прямо по дорожке. Выходишь на поляну, а там такая же «таблетка»[20], как у тебя. Стекол нет. Резина тоже в негодность пришла. Но все остальное на месте. Забирай.

– А с чего вдруг такая щедрость?

– Ну а чего добру пропадать? – пожал плечами Цой.

– Почему себе не заберете, в таком случае?

Александр кивнул:

– Можем, конечно. Но у нас есть машины. А пользуемся все равно редко. В основном для того, чтоб резина, клапана да поршни не простаивали и не портились от простоя. Лошади и велосипеды практичнее. Да и летом особо не покатаешься, а вот зимой снегоходы нужней. Так что ни к чему нам этот «уазик».

– Понятно, вы хотите, чтоб меня вилючинские ребята пристрелили, когда я там с гаечным ключом появлюсь…

– Дурак ты, честное слово, – поморщился Цой. – Вилючинск подчиняется приморскому квартету. А значит, и мне. Если кто тебе что скажет, отвечай, что Саня Цой дал добро. Вот и все. К тому же с той машиной у тебя ни времени, ни повода воровать у нас не останется.

Александр поднялся, отошел от стола и, кряхтя, выгнул спину, разминая затекший от долгого сидения в одной позе позвоночник. Затем уставился на стену казармы. Там куском угля уже давно талантливой рукой Антонио было изображено что-то вроде социального граффити. Рисунок представлял собой цепочку эволюции. Неандерталец с дубиной, перед ним римский легионер. Перед легионером средневековый рыцарь, далее гренадер эпохи наполеоновских войн. Дальше пехотинец времен Второй мировой, перед ним солдат последней войны, в полной выкладке и… снова неандерталец с дубиной.

– Забавно, – покачал головой Александр. – Мрачновато, но забавно.

– Да уж. Весь мир посмешили от души.

– И все-таки есть здесь одна неточность. – Цой сделал несколько шагов в сторону стены с рисунком и указал рукой на финал человеческого пути. На последнего неандертальца с дубиной. – Все-таки мы не стали такими.