Метро 2033: Край земли. Затерянный рай - Сурен Цормудян

– Правда? – устало вздохнул Крашенинников. – Я не знал об этом.

– Мало кто об этом знал и помнил, – покачал головой Квалья. – Очень хорошо в человеческой памяти отпечатываются войны. Войны, войны и войны. Осада Трои, Ганнибал у ворот, Галльская война, Война Алой и Белой розы, Тридцатилетняя, Столетняя… Наполеоновские войны, гражданские войны, мировые войны. Среди всего этого так легко забыть истинное проявление человеческой сути – стремление помочь тем, кто попал в беду, невзирая на оттенки кожи, разрез глаз и языки, что вас разделяют. На меня запрет не распространяется. Я должен туда пойти и помочь…

Он поднялся, сделал один неуверенный шаг, затем еще один и тут же рухнул на скамейку, скривившись не то от боли, не то от отчаянного осознания своей неполноценности. Без трости он совсем не мог идти.

– Cazza rola! – выругался Квалья, потирая искалеченную ногу. – Я бесполезный кусок мяса. Ты не должен был за мной возвращаться…

– Да что на тебя нашло вообще?! – заорал Михаил. – Почему ты остался в доме?!

– Потому что пока я спустился бы с третьего этажа и вышел на улицу, здание могло рухнуть множество раз. Какой в этом прок? Уж лучше остаться и наблюдать за вулканом. Это все, на что я способен. Это все, понимаешь? Тебе запретили ходить в общину. А нам надо пополнять запасы пищи на зиму. Тебе нельзя ходить в сопки из-за медведя. Тебе нельзя присоединяться к добытчикам из общины. И не лучшей мыслью будет отправлять к ним вместо тебя Оливию. А я вообще ни на что не гожусь!

– Господи, какую несусветную чепуху ты несешь, Антон! – продолжал негодовать Крашенинников. Но его перебила Оливия:

– Почему не лучшей мыслью будет мне ходить с их группами собирателей? Потому что я женщина? Черт возьми, Тони, это гадко – так говорить! Я могу о себе позаботиться и за себя постоять!

Квалья поморщился, взмахнув рукой:

– Прекрати, Оля. Мы живем не в том веке и не в ту эпоху, чтоб всерьез считать мои слова дискриминацией по половому признаку. Объективная реальность такова, что большинство мужчин физически сильнее большинства женщин. Это законы природы. А еще законы природы в том, что покалеченные животные долго не живут. Из гонки за жизнь они выбывают…

– Мы не животные, черт тебя дери! – крикнул Михаил.

– Это уж точно, – вздохнул, покачав головой, Антонио. – Животные чувствуют приближение землетрясения. А мы – нет. Я просто наблюдал за вулканом. Я хочу понять, были ли эти толчки следствием тектоники плит или же это послание всем нам от Авачи. Я родился рядом с Везувием. Я рос в страхе перед ним. Я боялся того дня, когда он проснется. Но сейчас все иначе. Вот уже много лет я живу на безопасном расстоянии от одного из самых красивых вулканов, что я видел. И если бы я увидел извержение в тот момент, когда на меня обрушился бы потолок… Это стоит того… Это логично…

– Я ничего дурнее в жизни не слышал, – вскинул руки Крашенинников. – Вы все, что у меня есть. Вы – моя семья. Неужели, будь я на твоем месте, ты не бросился бы за мной?

– Бросился бы. Но на моем месте – я. И я знаю, как будет лучше для меня. Не надо за мной идти в следующий раз. Если погибну я, для вас это горе. Если из-за меня погибнешь ты, Оливия останется одна во всем мире. Я этого не хочу…

И Михаил и Собески хотели ему что-то возразить. Они были категорически не согласны с его фатализмом и хотели донести до него, насколько он для них важен. Но хотели сделать это так, чтоб гнев, который они сейчас в его адрес испытывали, не рвался наружу. И, казалось, оба уже нашли нужные слова. Но помешала их произнести далекая автоматная очередь. Затем еще одна. Вулканологи повернули головы в сторону Вилючинска, откуда доносился этот звук. Еще одна автоматная очередь, и наступила тишина.

Усталость была такой, что новые, предрассветные толчки уже воспринимались почти в состоянии полной апатии. Но утреннее землетрясение оказалось всего лишь ничтожно слабым отголоском случившегося ночью. Устали все, и кони, и люди. Именно поэтому лошадь плелась так неохотно. Она просто была в полудреме, как и сидевший верхом Андрей Жаров. Та же картина наблюдалась и с его спутниками и их четвероногим транспортом. Еще три человека, среди них Никита Вишневский, вооруженные автоматами, двигались по дороге в Вилючинск. Ночью туда был отправлен человек. Он так и не вернулся. Возможно, в Вилючинске все еще хуже, чем в Приморском, и он остался там помогать. В любом случае с данным вопросом надо было разобраться не откладывая, а заодно выяснить, к каким последствиям для Вилючинска привело ночное землетрясение.

Новый день обещал быть пасмурным. Андрей хотел, чтоб пошел дождь. Может льющаяся с неба вода заставит их не спать на ходу? Правда, в этом случае намокнет повязка на его голове…

– Андрей, посмотри, – послышался голос Никиты.

Жаров поднял голову и открыл глаза. Сейчас они двигались мимо трех казарм. Но он увидел только две из них. На месте северной казармы было лишь нагромождение обломков.

Он мрачно смотрел на руины, вспоминая, как в подвале этой, окончательно теперь уже разрушенной казармы они поставили последнюю точку в своем восстании против терроризирующих два городка банд. Тридцать пять человек, спустившихся в бункер для переговоров, остались там навсегда. Жаров и Цой тоже были внутри. Горин и Вишневский на улице, с группой враждебных боевиков. Они охраняли сход. Потом был озвучен убедительный предлог, чтобы Андрей и Александр вышли из бункера. С ними два боевика, дабы не было сюрприза. Внутри оставался Виктор Кочергин. Их друг. Он был поражен страшным наследием того взрыва – лейкемией. И он сам вызвался совершить задуманное, понимая, что осталось ему совсем немного. Когда Жаров и Цой перерезали глотки вышедшим с ними бандитам, они закрыли бронедверь. Виктор Кочергин, как только они оказались заперты в тесном бункере, привел в действие нехитрый механизм, разбивший две спрятанные в вентиляционной трубе банки и распылив в помещении их содержимое. В одной был хлорпикрин, в другой радиоактивные элементы, добытые из энергетической установки маяка на мысе Шипунском. Для того, чтобы избавить себя от страданий, Кочергин имел с собой пачку папирос, в одной из которых был цианистый калий. Когда Жаров и Цой вышли на улицу, это был сигнал спрятавшимся на склоне сопки добровольцам, и они лавиной обрушились вниз, устроив находившимся на поверхности боевикам резню. Позже их телами завалили железную дверь в бункер, ставший могилой для главарей банд и их друга. Затем взорвали лестницу и коридор, завалив любой доступ к подземелью. И вот теперь вся северная казарма превратилась в саркофаг их прошлых деяний.

Жаров не любил вспоминать тот день, как и его друзья. Их страшило то, на что они оказались способны. Понятно, что это была суровая необходимость, иначе все эти мародеры, каннибалы, насильники и убийцы просто не оставили бы никаких шансов остальным выжившим. И эта суровая необходимость превратила четверых молодых людей в более вероломных, жестоких и бескомпромиссных существ, чем их кровожадные и беспринципные жертвы. Но тогда каждый из них увидел в себе такую чудовищную бездну, что им пришлось совершить над собой почти нечеловеческие усилия, дабы эта бездна не овладела их душами окончательно. Иначе уничтоженных убийц, каннибалов и насильников сменили бы новые. Те, кто их уничтожил. Все это крайне тяжело вспоминать. Как и тяжело вспоминать то, что где-то там, под землей, среди останков тел врагов, покоится и их друг – Витя Кочергин.