Конец Смуты - Иван Оченков

— Кстати, об алхимии, если бы вы меньше занимались ей, а обратили свое искусство на лечение, к примеру, местных бояр, вы извлекли бы из своих знаний куда больше золота. И у вас было бы, по меньшей мере, дюжина таких шуб, так что утрата одной вас бы нисколько не побеспокоила. Так вы говорите это необычный яд?

— Совершенно необычный, sire, он настолько не похож на все что я видел до сих пор что я просто теряюсь. Что же касается местных бояр, то они…

— Очень богаты Пьер, и если вы хорошо помните историю своего ремесла, то должны знать как именно ваши коллеги зарабатывали свои богатства. Впрочем, если вас интересует только чистая наука, то очень скоро вы познакомитесь с человеком изготовившим яд и пропитавшим им письмо.

— Вы полагаете, ваше величество, письмо пропитано сразу после написания?

— А у вас есть основания думать иначе? — насторожился я.

— Не то что бы основания, просто это вполне могли сделать и в Москве. Яд довольно нестабилен на воздухе, и хотя футляр заключавший его весьма плотен, я бы предположил что его обработали незадолго до того как оно попало в руки несчастных.

— Проклятье, что же вы раньше молчали?

— Ваше величество, во первых вы были так заняты подготовкой к походу, что к вам было не пробиться. Во вторых я полагал, что вы догадываетесь об этом и потому стремитесь покинуть Москву как можно быстрее. А в третьих я пришел к такому выводу перед самым отъездом.

— Пьер, вы хотите жить?

— Э… — залепетал ОˊКонор огорошенный моим вопросом.

— Никому не говорите о ваших подозрениях, пока я сам вам этого не прикажу. Даже под пыткой, даже на исповеди, даже оставаясь наедине с женщиной… да какого черта, особенно женщинам, иначе я не дам за вашу жизнь и медного фартинга! Слава богу, вокруг не так много латинистов, и вряд ли нас кто-нибудь понял. Разве что… вы говорили об этом отцу Мелентию?

— Этому бородатому монаху… кажется, нет.

— Кажется, или нет?

— Нет, sire.

— Хорошо коли так. Давайте ужинать и ложиться спать, вы любите кашу?

— Удивляюсь вам, ваше величество, как вы можете есть столь варварскую пищу?

— С удовольствием, друг мой, я все стараюсь делать с удовольствием. А уж гречневую кашу с салом…

Ранним утром мое войско двинулось дальше. Впереди снова шли широкой дугой татары, обшаривая окрестности в поисках возможных лазутчиков. То ли на счастье, то ли на беду, никого нам не попадался и мы, обходя встречные городки и деревни, стремительно двигались дальше. Еще одна ночевка была уже вблизи Коломны, на сей раз мы остановились подле недавно разоренной ворами деревни. Впрочем, ограбив донага местных жителей, казаки против обыкновения не сожгли ее. Как не настаивал Вельяминов, чтобы мы остановились в одной из изб, осмотрев ее, я пришел к выводу, что клопы прекрасно проживут, не отведав царской крови. Да и отопление по-черному не добавляло энтузиазма. Осмотрев двор, мое величество остановило свой взор на сеновале.

— Много сена запасли, как погляжу, — проговорил я.

— Воры корову со двора свели, а лошадь еще прежде с хозяином пропала, вот и осталось сено то, — устало проговорила хозяйка, довольно красивая еще женщина с маленькой девочкой на руках.

— Как же вы теперь?

— Как бог даст, — пожала она плечами, — мы то еще ничего, коза осталась, не пропадет дите, да Сенька взрослый уже прокормимся.

— Помещик есть у вас?

— Нет, боярич, мы люди вольные, не прогневайся, что угостить тебя нечем.

— Ничего страшного, мы люди не гордые, а харч у нас есть. Можем и с вами поделиться.

— Спаси Христос.

Наскоро поев и разогнав царедворцев, дескать, без вас дышать нечем, я отнес хозяйке половину каравая хлеба и мешочек крупы с куском сала. Женщина приняла дар с благодарностью, но без подобострастия, чем сразу расположила к себе. Младший брат ее, лет двенадцати парнишка, тот самый которого она назвала уже взрослым, напротив взглянул волчонком, но ничего не сказал.

— Спасибо тебе добрый молодец за доброту, нечем только отблагодарить тебя.

— Молись за нас добрая женщина. Завтра нам в бой идти, божье заступничество в таком деле никому лишним не будет.

— Ты бы, боярич, не шел на сеновал. Там баня рядом, каменка топилась нынче, до утра не замерзнешь.

— А вот за это спасибо.

Пожелав хозяевам покойной ночи, я отправился на сеновал и завернувшись в шубу сразу заснул. Впрочем, сон мой был недолгим, каким то шестым чувством я почуял движение рядом с собой и еще не открыв толком глаза, схватился за рукоять допельфастера.

— Тише ты боярич, воев своих разбудишь, — услышал я шепот хозяйки.

— Ты чего, скаженная, тут же люди кругом.

— Спят твои ратники что сурки.

— А ты чего?

— Али не знаешь чего? Полгода вдовею при живом муже, а тебе в бой завтра идти…

— Как при живом, ты же сказала — пропал?

— Ага, вместе с лошадью к ворам и подался ирод, еще по осени. Казаком вольным похотел стать аспид. А ты молодой, красивый, жалко если убьют…

— Не убьют, я фартовый.

— А раз фартовый то чего ждешь?

В кромешной темноте я почувствовал, как ко мне под шубу скользнули немного загрубевшие от работы, но ласковые и теплые женские руки. Губы встретились с губами, и нас охватила страсть. Торопливо срывая друг с друга одежду мы сплели наши тела в немыслимый клубок и растворились друг в друге без остатка. Потом обессилившие, но довольные лежали рядом и болтали о каких-то пустяках. Потом как-то само собой перешли на ее жизнь.

— Не хотела я за него идти, да родители сговорились, куда денешься. Потом дочка Танечка родилась, а мои родители померли разом. И вовсе некуда стало деваться, да еще братишка вот сиротой остался, с нами жить стал. А он не любил меня, бил бывало, а потом и вовсе ушел. Тошно с ним постылым жить было, маетно, братика каждым куском хлеба попрекал. Может, убьют, прости меня господи!

Я слушал безыскусный рассказ молодой красивой женщины, которой захотелось немного тепла и ласки в серой беспроглядной жизни и помалкивал. Наконец ее рассказ подошел к концу, и она переключилась на меня.

— А ты из Москвы?

— Да.

— Никогда не бывала, а теперь и вовсе не погляжу с этой войной проклятой, да смутой. Когда она хоть кончится?

— Теперь скоро, царя вот выбрали, значит смуте скоро конец.

— А сказывали, что царем какого-то немца-басурманина выбрали, правда ли?

— Нет, он православный, — хмыкнул я.

— А ты его видел?

— А как же, как тебя. Да и ты, поди, видала, он же с нами сейчас пришел. Ты как рассветет, ворон не лови, а смотри во все глаза. Так царя и увидишь.