Четвертый звонок - Марианна Гончарова

— Ну? Я ему, мол, что за жизнь, Господи, у меня?! И он непонятное сказал мне. И я думаю, а ничего-ничего, надо спросить у твоего… у мужа твоего… твоего пока… Посоветоваться, что мне делать, если я не понимаю. А? — Может, вам, Алена, лучше к священнику?

Она засопела и опять, опустив голову, замолчала.

— А… А что он вам сказал?

— Хто?

— Ну… Бог.

— А! Он сказал: «Таня, прекрати! А то будешь наказана!»

— Какая Таня? Вы же Алена!

— Хто?

— Вы! Вы же Алена, а не Таня.

— Ну?

— Так, может, это он не вам сказал?

— Как это не мне? А кому?

— Тане.

— Какой Тане?

— Ну мало ли… Там, в автобусе же, еще были люди? И какая-нибудь Таня могла быть.

— Откуда?

— Что?

— Откуда там могла быть Таня? Таня же дежурная была в тот день! Ты ж не знаешь, че лезешь!

Я замолчала. Вскипело раздражение. Причем не против этой толстенькой с кудряхами, а не знаю, против ее судьбы, что ли. Вот-вот должна была проснуться маленькая дочь, а я так и не успела отдохнуть. В то время у малышки резались зубы, и я почти не спала. Надо было каким-то образом выпроваживать незваную гостью.

Алена вопросительно смотрела на меня, но я завозилась, засуетилась, она еще помолчала и, помешкав, кивая головой, вытянув шею в другие комнаты, где мог прятаться предмет ее страсти, коварный мой пока муж, медленно и печально ушла. Нелепая такая. С этими ее девичьими локонами, крепкими сильными руками и детскими веснушками на носу.

Потом она еще пару раз звонила, спрашивала моего мужа, ругалась со мной, что я его позвать не хочу. Мол, что, когда начальство звонит, он небось есть дома, а когда Алена звонит, его нема. И что это означает? Что он не хочет с Аленой поговорить? И не хватало духу сказать, да, он не хочет. Она даже писала ему письма, на конвертах рисовала пронзенные сердца. А потом вдруг исчезла на какое-то время. Я волновалась. А через год мы с облегчением узнали, что она вышла замуж, перестала разговаривать с Богом в автобусе и муж ее оказался забойщик на той же бойне. И они ходят по городу, дружные, толстые, румяные, вцепившись друг в друга, громко регочут и объясняют всем, что они здоровые и крепкие, потому что работают на свежем воздухе.

Вот и все… Вся история про Алену…

Я записала и подруге показываю. Она прочитала и говорит:

— У тебя даже лучше получилось. Смешнее. Не так страшно…

Мы с компанией хороших людей ждем в Борисполе начала регистрации на наш самолет. К нам подсаживается дама, полная, нарядно одетая, в боевой раскраске. Ей явно скучно. Она наклоняется к Л. и, тыркая пальцем в плечо, говорит:

— Слушайте, девушка, вы — чистая цыганка. Типичная цыганка. Вы цыганка, признайтесь, да? да?

А потом наклоняется через Л. ко мне:

— А вы — ее мама. Вы — цыганкина мама, да? А? Как я угадала?! А?

Потом почти ложится к нам с Л. на колени и, потянувшись шеей и лицом, обращается к Б.Н.:

— А вы — папа.

Б.Н. укоризненно поджимает губы.

— Я-то да! — серьезно отвечает Б.Н и кивает на меня. — А вот она вообще не из нашего табора.

Дама:

— Да? Хм…

Б.Н. ей, очевидно, нравится и вызывает доверие. Опершись о наши колени, она ему говорит, перекрикивая шум и объявления аэропорта:

— А вы знаете, как я в молодости цыганочку танцевала?! Э? (Показывает руками. Оп! Оп! Чавелла!) Меня цыгане научили. Рядом с нашим домом табор стоял. Мы туда бегали покупать петушков! На палочке таких! Ну петушков! Из жженого сахара! Только нас мама к ним не пускала! Потому что цыгане воровали.

Я. — Так это ж наша работа. Что ж вы хотите. Мы вот тоже воруем. Сейчас как раз аэропорт чистим…

Дама резко садится ровненько, испуганно прижимает сумочку плотно к животу, а ногой нащупывает свой чемодан.

Б.Н. — Да вы не бойтесь! Мы, цыгане-то, в основном коней воруем.

Дама. — Да?

Б.Н. — Вы что, нам не верите? Не верите?!

Да вы посмотрите вокруг! (Б.Н. выбрасывает вперед руку и широко проводит ею по новому международному терминалу F аэропорта Борисполь.) Вы здесь хоть одного коня видите? Видите?

Дама (растерянно). — Не…

Б.Н. — Так это ж мы их всех и угнали!

И продали. (Показывает на наши сумки.) Во — сумки с деньгами… (И с гордостью.) Мы — потомственные конокрады. — И нам: — Да, ромалы?

Л. и я (хором). — Да, барон!

И тут звучит объявление, мы все подхватываемся и, гордо задрав головы, пританцовывая, поигрывая плечами, мотая воображаемыми юбками, направляемся гадать и попрошайничать на регистрацию.

Эстонская пограничница недовольно поджала губы и шваркнула печать в мой паспорт. Ей очень не хотелось пускать меня в свой дом. Очень. Я широко улыбнулась и мысленно пообещала, что не буду пьянствовать, бить посуду, сорить, загрязнять воды акватории, обзывать эстонцев плохими словами. Она брезгливо закатила глаза. Не поверила. Мол, т-т-та… все так говорят, а сами пьянствуют, бьют, засоряют.

Едем из аэропорта.

— Присттегныттес, пожа-а-лусттта, — говорит водитель (руки лорда, одет с иголочки), — у насс сс эт-тым отт-тчен ст-т-т-троко!

Едет 50 километров в час. Вообще все автомобили передвигаются по проезжей части дороги чинно, степенно, вежливо, с реверансами друг другу, как в полонезе на балу.

Мы, похоже, не успеваем в русский театр Таллина на открытие фестиваля и музыкальную программу Ирины Апексимовой «Одесситка».

— Мы опаздываем, что делать? — пискнула я в спину водителю.

— О'кей! Нэ волнуйтттес, сссчас мы прытопым! — пообещал водитель, напрягся и наклонился к рулю. Притопил. Едем уже не пятьдесят километров в час, а целых пятьдесят пять! Прямо ветер свисстттыт! Нессссооомссса! Стттрэммытттелно!!!

Чисто «Формула-один». Шумахер за рулем.

Ирина Апексимова. Очень элегантная, очень музыкальная, очень пластичная. Видимо, кто-то ей намекнул, что у нее красивая спина. На спине восхитительный вырез от и более чем до. На самом деле, ну очень, очень красиво.

Несколько песен актриса спела практически спиной.

Afterparty. Чаще всего звучащее слово за всю неделю. Сначала афтерпарти после концерта Апексимовой на крыше высокого здания. Лифт не работает. Гости с дробным топотом бегут на фуршет вверх по ступенькам. На крыше холодно, откуда-то появляются яркие мягкие покрывала. Все женщины ходят, сидят, стоят, укутанные в синее и розовое. Как младенцы в роддоме. Рядом с нашим столиком застыл молчаливый элегантный плотный мужчина в изысканном костюме с бабочкой. И хотя он тоже держит рюмочку с чем-то, но не пьет, а только время от времени нам с Л. сдержанно улыбается. Видимо, артист. Затем поднимает рюмочку, рисуя ею в воздухе маленькую петельку Мёбиуса: «Ваше сторофье!» Мы с Л. тоже поднимаем наши бокалы и тоже улыбаемся. Наш визави удовлетворенно кивает. Через какое-то время он опять поднимает свою рюмочку: «Ваше сторофье!» — мы тоже хватаем со стола наши бокалы и отвечаем тем же. Так, приветливо помахивая друг другу сосудами с разного градуса спиртным, мы молчаливо общаемся. Потом, махнув последний раз бокалами на прощание, мы с Леной снимаем свои яркие одеяла и с компанией едем в отель.