Готическая коллекция - Татьяна Степанова

— Куда это он? — спросил тот у Кати, усаживаясь.

Та пожала плечами, невозмутимо заметив что-то про броуновское движение. Позже Мещерский сам себе не мог объяснить, что именно заставило его сорваться с места. Было ли то простое любопытство: о чем говорят молодые красивые женщины и кому звонят вечером из бара? Или это было что-то еще, смутно-инстинктивное, подспудное?

— Клим, я же тебе говорю: она приехала одна. Вот и Гриша тебе подтвердит, — услышал он голос Марты, — а номер просила заказать на двоих. Она потому и ехала сюда, что их здесь никто не знает. Они собирались пробыть здесь все выходные.

— Песня о любви, — громко объявил Дергачев с эстрады, взял новый минорный аккорд и запел-захрипел под Высоцкого. Мещерский разом оглох. Марта что-то продолжала говорить по телефону, закрыв ухо ладонью. Ее жених наклонился к ней, потягивал из высокого бокала тоже совсем не дешевый нефильтрованный «Эрдингер» и слушал. Юлия Медовникова, точно породистая гончая, так вся и подалась вперед, стараясь не пропустить ни слова из того, что говорила ее приятельница. А с эстрады неслось: «Над колыбелькою склонясь, земная женщина поет: не знаю я, кто твой отец, в какой сторонке он живет. Вдруг встал в дверях на склоне дня страны неведомый жилец — не бойся, милая, меня. Я сына твоего отец».

Мещерский горько пожалел в душе, что спас этого типа, оказавшегося таким кошмарным, хрипатым и сентиментальным бардом. Только звезд сельской самодеятельности, перекладывающих на доморощенную музыку свои ночные вирши, тут не хватало! А Дергачев пел: "В погожий, ясный день я заберу его с собой.

И научу в волнах нырять. И пенный побеждать прибой".

И вдруг Мещерский с удивлением понял — в баре воцарилась мертвая тишина. Большая часть посетителей смотрела на эстраду. «Ты ж выйдешь замуж за стрелка, и меткий будет он стрелок. От первой пули в тот же час погибну я и мой сынок», — спел Дергачев, повернувшись в сторону стойки. Ударил по струнам, словно ставя точку, спрыгнул с эстрады, поставил гитару, прислонив ее к ближайшему столику. Раздались жидкие хлопки. Хлопали, как понял Мещерский, только приезжие (в том числе и сердобольная Катя, решившая поощрить местную звезду). Остальные молчали. Дергачев прошествовал через зал и покинул бар.

После его ухода все вроде бы вошло в обычное русло, однако…

— Илья, что такое? — тихо спросил Мещерский Базиса, когда тот подошел к их столику. — Чего это все вдруг воды в рот набрали и уставились на него, когда он пел? Песня, что ли, не по вкусу пришлась или исполнение? Песня ничего, вроде баллады… Правда, голос у него жуткий, пропитой.

— Голос ни при чем. У нас просто не любят этих песен про Водяного, — ответил Базис и как-то странно потупил глаза, словно не хотел встречаться взглядами ни с Мещерским, ни с Кравченко, ни с Катей, — особенно к ночи.

— То есть? — спросил Мещерский. — Как это не любят? Про какого еще Водяного?

— Как-нибудь у Линка спроси, — ответил Базис. — Он у нас тут местный сказочник, Ганс Христиан Андерсен. А ты, кажется, по-немецки шпаришь.

Когда он отошел, Мещерский сердито буркнул:

— Ересь какая-то. Это он так прикалывается, не обращайте внимания. Или бензином в гараже надышался.

Катя посмотрела на Кравченко. За весь вечер он не проронил ни слова. И сейчас курил, невозмутимо смотря в сторону пустой эстрады.

А потом начались танцы. Из динамиков запела Земфира. А когда вечный, как египетские пирамиды, Том Джонс затянул про «секс-бомб», Катю галантно пригласил на танец участковый Катюшин. Когда, в какой момент он появился в баре, осталось загадкой. Между столиками «Пана Спортсмена» топтались обнявшиеся пары. Двери были распахнуты настежь — гостеприимно и призывно по причине духоты и сигаретного дыма. И праздный субботний народ — отдыхающие и местная молодежь — слетался на Тома Джонса и «секс-бомбу», как мотыльки на огонь.

В этот самый момент всеобщего праздника участковый Катюшин вырос возле их столика словно из-под земли. Сказал Кравченко и Мещерскому «добрый вечер» и потом церемонно и немного натянуто спросил: «Могу ли я пригласить вашу жену на танец?» Обращался он при этом к Кравченко, видимо, угадав именно в нем чутким инстинктом ревнивца своего счастливого соперника.

Кравченко кивнул, а потом лениво (Кате показалось, совершенно равнодушно) наблюдал, как они танцуют. Катя снова ощутила в душе досаду. Драгоценный В.А. вел себя уж как-то слишком тихо, чуть ли не наплевательски. Не спорил с ней, все ей разрешал, на все смотрел словно бы сквозь пальцы. Конечно, она терпеть не могла, когда ей противоречили, когда спорили с ней, запрещая поступать так, как ей хотелось здесь и сейчас. Но когда ей вот так равнодушно-великодушно давали полный карт-бланш на все, когда ни единым словом даже не возражали, это было… Это было ну просто ни в какие ворота!

— Я знал, что найду тебя здесь, — нежно шепнул Катюшин. По случаю сельской дискотеки был он не в форме, а в штатском — белой футболке и джинсах.

— У вас тут по вечерам вроде и делать больше нечего, кроме как в баре сидеть, серенады слушать про Водяного, — сухо ответила Катя, косясь в сторону Драгоценного В.А.

Катюшин посмотрел на нее. В такие моменты, когда он вот так красноречиво и вопросительно взирал на нее, Кате отчего-то так и хотелось погладить его по стриженым вихрам. Как второклассника.

— Ты в милиции не первый год? — спросил Катюшин.

Катя лишь пожала плечами — и что дальше? В душе она немного удивилась тому, что, кружа ее в танце под нескончаемую «секс-бомб» и весьма плотно прижимая при этом к себе, он спрашивает ее именно об этом — о работе, а не заводит речь снова про чувства.

— Классная ты, я таких еще не встречал. Честно.

Думаю, и в этих делах смогу на тебя положиться, если что. Вот что, давай выйдем на воздух, есть кое-какие новости по нашему мутному делу, — шепнул Катюшин.

— От Чайкина новости? — спросила Катя.

— Не совсем. Просто я хочу тебя кое с кем познакомить.

Они осторожно и быстро протолкались сквозь стену танцующих к дверям. Снаружи «Пан Спортсмен» окутывала чудесная, теплая звездная ночь. Такие ночи бывают лишь в Крыму или, возможно, где-нибудь на Босфоре, но никак не на севере. Однако Кате снова пришлось немало удивляться сюрпризам Балтики.

Воздух был напоен ароматом жасмина, буйно цветущего во всех палисадниках. А прямо над остроконечными крышами в небе ярко сиял ковш Большой Медведицы и еще какая-то крупная звезда, название которой Кате всегда было лень спросить у всезнайки Мещерского.

На летней веранде кафе за столиками, освещенными свечками в стеклянных колпачках, курили, смеялись, пили пиво, шептались, целовались парочки. А чуть поодаль, на углу гостиницы, стоял серебристо-серый «Мерседес». И Катюшин уверенно повел Катю прямо к нему.

— Клим, мы здесь, ждем тебя, — окликнул Катюшина из машины женский голосок — тихий и загадочный, как у заправского заговорщика в юбке. Из открытого окна «Мерседеса» выглянула Марта. Катя, в отличие от Мещерского и Кравченко имени блондинки не знала, однако предыдущее странное поведение Мещерского заставило ее присмотреться к блондинке повнимательнее. За рулем сидел спутник Марты, которого Катя в баре, опять же как некогда Мещерский, сначала приняла за ее отца. На заднем сиденье сидела Юлия Медовникова, курила сигарету.