Небоскреб - Лина Соле

Я спустился в кофейню, чтобы поужинать, точнее, это был и мой ранний ужин, и пропущенный обед. Я нашел в списке контактов номер Розы, матери Марты, по которому не звонил уже несколько лет. С тоской я отметил, что так и не вспомнил дату рождения, сузив список до «где-то в двадцатых числах февраля».

«Сеть недоступна», – ответил мне механический голос на другом конце. Я попробовал набрать еще раз, но ответ был таким же. «Вот и разорвались все ниточки», – я был опечален тем, что не смог и, скорее всего, уже никогда не смогу дозвониться. В первые пару лет после смерти Марты именно Роза заменила мне родную маму, изредка принося мне свежую еду в квартиру и захватывая на обратном пути по несколько пакетов с гремящим и звенящим мусором.

Она была доброй и порядочной женщиной, пожалуй, от скатывания в бездну отчаяния ее спасла семья – муж и двое маленьких детей, сводные братья Марты. Я знал о ней постыдно мало, хотя она всегда рассказывала что-то, заходя ко мне. Но я был так увлечен своим горем, эгоистично напиваясь до состояния скотской размазни, что припоминал лишь несколько фактов: сама Роза росла в детдоме и старалась максимально объять заботой и любовью Марту, которую родила слишком рано. Марту же всегда тяготила гиперопека матери, которая к тому же мечтала, чтобы дочь выбрала профессию, связанную с небом.

– Она меня с ума сведет! – постоянно жаловалась Марта. – Вэл, я не собираюсь проживать ее жизнь! Она всю жизнь будет мне лить в уши, как несколько лет готовилась к поступлению в училище, а когда забеременела – пришлось забыть о мечте. Бесят ее постоянные «Вот бы у тебя, Марточка, получилось».

Но Марта была прирожденным программистом, и, конечно, ни о какой иной карьере даже не думала, она с детства увлекалась кодингом32 и техникой. Поэтому моя квартира стала для нее настоящей сокровищницей, которую она жадно «разграбляла», разбирая очередной доисторический артефакт до микросхем и шлейфов, перепрограммировала то, что удалось включить, и радовалась каждый раз заработавшим спустя пятьдесят-семьдесят лет бездействия вещицам.

Я вернулся домой за несколько минут до начала сеанса психотерапии. Каждый уважающий себя человек имел постоянного сеть-психолога, подобранного конкретно для него. Точнее, это не был реальный человек, программа, стилизованная для вызывания большей эмпатии под обычного мужчину или женщину, с обычно такого трудного подросткового периода, будто семейный врач, изучала, наблюдала, давала рекомендации и неуклонно изменяла собственные параметры под разные возрасты и ситуации. Подростковый кризис сепарации или первая неудавшаяся любовь, потеря близкого человека или увольнение с работы – со всем было справиться легче, когда рядом был кто-то, кому можно было всецело открыться и получить слова поддержки и руководство к действию. Нейросеть обучилась на миллиарде кейсов, и продолжала обучаться, занося в свои базы данных новые психосоматические болезни, она генерировала единственно верные рекомендации и прописывала всегда подходящие лекарства. Но в самый трудный период жизни моя чудотворная сеть-психолог Жаклин сдалась, отдав бразды правления настоящим психиатрам: я должен был постоянно находиться в клинике под неустанным контролем докторов. Это и побудило меня перестать беспрекословно доверять чудо-программе, поэтому даже Жаклин не знала о том, что каждый день я возвращаюсь на место гибели Марты, хоть и виртуально. И сейчас, за пару минут до сеанса, удобно располагаясь в кресле VR-установки, я серьезно обдумывал – рассказывать ли ей о Лиане, и если да, то какое место для нашей встречи придумать, чтобы не выдавать небоскреб.

– Добрый вечер, Вэл, – Жаклин выглядела как всегда безукоризненно: коротко остриженные светлые волосы переливались на фоне иллюзорного солнца, вечно-свежий макияж спокойных оттенков, дорогой дизайнерский костюм. Все в ней было хорошо и ладно. Все и всегда. – Как настроение?

Последние несколько лет каждый наш сеанс проходил в одном и том же кафе на побережье. Мы располагались под полосатым бело-желтым навесом, за плетеными креслами соседних столиков никого не было, лишь звон посуды на кухне намекал на присутствие кого-то еще и делал это укромное виртуальное местечко более живым.

– Здравствуй, Жаклин. Настроение… – я перевел взгляд с ее наполненного опытом и профессионализмом лица на разбивающиеся неподалеку волны. Они словно двигались в такт моему дыханию: вдох – море отступает, обнажая мокрую гальку, которая приятно шелестит, перекатываясь; выдох – накатывает новая пенистая и бурлящая волна. Впервые за все годы Терапии проснулся мой внутренний скептик: «Наверное, это спроектировано специально для большего расслабления и действует будто гипноз». Пауза неприлично затягивалась, но Жаклин терпеливо молчала. – Настроение по-разному.

Я снова посмотрел в ее спокойные серые глаза, если бы она была реальной девушкой – невозможно было бы не влюбиться, но такой она была всегда – в моем детстве, в юности, во время моего недолгого романа с Мартой и после выхода из клиники – менялись лишь ее прическа, одежда, места наших еженедельных встреч.

– Хочешь сразу перейти к своему дневнику или сначала поговорим? Что самое значимое произошло за неделю?

– Жаклин, я… – я оперся локтями на стеклянный стол на кованом основании, который разделял нас, – я что-то не могу собраться.

Я опустил голову и посмотрел сквозь стекло столешницы на наши ноги: Жаклин была в безупречных бирюзовых лодочках в тон своему костюму, я же был босым. Я провел голой ступней по дощатому полу, ощутив нанесенные ветром с берега мелкие песчинки и камешки.

– Откинься на спинку кресла и закрой глаза, – проговорила Жаклин, и я нехотя оторвался от своего интересного занятия. – Да, вот так. Дыши спокойно и глубоко, почувствуй себя здесь и сейчас. Справа от тебя – бескрайнее море, слева – небольшое кафе. Что бы ты хотел заказать? Представь, что бы сделало тебя счастливым здесь и сейчас.

Даже сквозь навес я чувствовал, как припекает полуденное солнце, зноем было наполнено все вокруг, казалось, даже воздух плавится и течет, наполняет легкие расплавленным душным жаром с запахом соли и йода.

– Мороженное, – услышал я свой голос, выбирающий из глубин подсознания самое желанное сейчас блюдо, – шоколадное мороженное на венской вафле.

– Хорошо, теперь глубоко вдохни и расскажи, что чувствуешь.

Я сильно втянул носом воздух: такой знакомый с детства запах только что испеченных свежайших мягких вафель, ванильно-сладкий и ароматный, потом повеяло холодом, и рецепторов коснулся сливочно-шоколадный запах мороженного.

– Где ты впервые почувствовал этот запах? – донесся голос Жаклин.

– Мама с Лизой готовили вафли на кухне, я играл с Максом, ему было, кажется, около года. Потом мама забрала его, чтобы уложить спать, я заглянул к Лизе. Она деловито наливала большой ложкой тесто в вафельницу, уже всю грязную и заляпанную подтеками: она была маленькой, получается, лет пяти, но мама все равно доверяла ей самые разные домашние дела. Пахло так вкусно, что я не удержался и попробовал верхнюю вафлю с тарелки, она была еще горячей и такой мягкой. Лизка рассердилась: «Не ешь пока!» А я достал из морозилки банку с мороженым, хитро на нее посмотрел и прошептал: «Давай, пока теплые». Когда мама вернулась, мы с Лизой сидели на полу, поедая свои импровизированные пирожные. Она расхохоталась и присоединилась к нам, а потом проговорила с набитым ртом: «Только давайте папе оставим».