Месье Террор, мадам Гильотина - Мария Шенбрунн-Амор

меня, что я изменщик и предатель, полностью застращала бедняжку и сумела-таки убедить ее мне не доверять. Уж не знаю, чего она ей наплела, но в следующий мой визит королева даже слушать меня отказалась, сразу громко позвала тюремщиков. Не иначе как Турдонне наврала ей с три короба.

– Жалко, что вы сразу про королеву не рассказали. Мадам Турдонне еще в августе, в самом начале нашего знакомства, бросила мне странную фразу: «Все ваши планы насчет королевы известны». Я тогда решил, что она что-то путает, а потом забыл.

Василий Евсеевич взволновался:

– Кому наши планы известны? Каким образом? Донесут ведь.

– Василь Евсеич, не донесут. Они сами нас боятся, знают, что я видел мадемуазель Бланшар с убийцей Марата. Это никаким доносом о сомнительном визитере у королевы не замажешь. Я постараюсь выяснить о них побольше.

Дядюшка брезгливо вытер испачканные типографской краской пальцы о платок.

– И так видно, что за птицы. Не все, Саня, могут принять повороты фортуны с достоинством. Даже некоторые дворяне на все готовы, лишь бы выжить. Если Турдонне арестуют, она меня покрывать не станет. Хорошо бы от них избавиться, да как?

– Это вы о чем, дядя?

– О том, что упречь их надобно. С доносчицами только двумя средствами можно бороться: или самим на них донести, или собственной рукой суд вершить.

– Я вам что, Шарлотта Корде? – разозлился Александр.

Помешивая чай, дядя с философской покорностью логике заметил:

– Вот-вот. Отсутствие правосудия не только невинных губит, оно и виновных мешает наказывать.

– Будь она мужчиной, я бы ее на дуэль вызвал, – встряхнул головой Александр. – А так мы бессильны. Доносить я ни на кого не стану, и убить женщину у порядочного человека рука не подымется.

– Конечно, Саня, конечно, я понимаю, – слабым и дрожащим голосом произнес дядюшка, чашка жалобно звякнула о блюдце. – Ты обо мне вообще не переживай. Я только об одном попрошу тебя: когда меня арестуют, ты не мешкай, тут же беги отсюда подальше.

– Пока я здесь, живыми нас не возьмут.

Александр пошел перезаряжать пистолеты. Судьба дяди уже встревожила не на шутку, но как спасти его, не погубив при этом понапрасну странных соседок и не порушив собственной чести, он придумать не мог.

X

ТЕТКА ПОСЛЕДНИЕ ДНИ была сама не своя. Каждое утро изучала газеты, а прочитав, уже ни о чем другом и не говорила. Выхватывала свежий выпуск из рук разносчика, словно надеялась обнаружить там сообщение о восстановлении монархии и возвращении дворянскому сословию всех его исконных прав и привилегий. В газетах, разумеется, публиковали совсем другое: принят декрет о всеобщей мобилизации; по требованию черни террор поставлен на повестку дня; все аристократы занесены в проскрипционные списки; Марсель пал; якобинец Тальен безжалостно очищает Бордо от роялистов и старорежимных; после принятия обязательного максимума цен исчезли последние продукты и созданы отряды для изъятия у крестьян продовольствия по фиксированным ценам. Месяцы переименовали в какие-то нивозы, плювиозы и вантозы; вместо недель ввели декады; арестовали еще шестьдесят пять жирондистов – депутатов Конвента; защитников Лиона истребили, а восставший город приговорили к разрушению.

Габриэль газет не читала. Какой смысл изводить себя революционными кошмарами, раз от тебя все равно ничего не зависит? У нее своих неприятностей хватало. Хотя бы дома нужно ограждать себя от ужасов внешнего мира. Но тетка, похоже, без газетного яда уже и жить не могла. Вот и сейчас зачитывала вслух проклятый «Монитор», левой ногой раздраженно качая в воздухе расшитую туфельку.

– Ну, дожили: теперь будут арестовывать каждого, кто не сумеет доказать свою преданность революции. Еще бы! У аристократов и эмигрантов все поотбирали, неприсягнувших священников сослали, но почему-то, несмотря на такие действенные меры, ни хлеба, ни мяса, ни сахара не прибавилось. – Виконтесса скорее от новых башмачков или от сытного обеда откажется, чем от колкости. – Отцы нации приняли спасительный декрет о подозрительных. Это, конечно, в кратчайший срок обеспечит процветание и довольство.

Внезапно туфелька замерла. Габриэль не выдержала:

– Ну что? Что там, мадам?

Франсуаза не ответила. Отбросила газету и ушла в спальню. Габриэль подобрала мятые листы, расправила. Быстро нашла, что напугало тетку жандармы Дюфресне и Жильбер донесли властям о готовящемся заговоре, целью которого было освобождение из заключения вдовы Капет. Ведется расследование, арестованы тюремщик Ришар и его жена, чиновники полиции Франсуа Данже и Жан-Батист Мишонис, пять членов Парижской коммуны и помощник прокурора коммуны Клод-Франсуа Моэлль. Заключенную номер 280 допросили, перевели в другую камеру, назначены новые надзиратели. В груди запрыгала ледяная жаба мерзкого сковывающего ужаса.

Виконтесса свернулась в своей постели калачиком, натянув одеяло на голову. Габриэль присела на край кровати.

– Мадам, признайтесь, вы имеете какое-то отношение к этому заговору?

Тетка глухо простонала:

– Оставьте меня. Это я во всем виновата. Я не смогла спасти ее.

Габриэль не выдержала, сдернула одеяло с головы тетки.

– Да черт с ней! Это она больше всех на свете виновата в нашем отчаянном положении!

– Мне она не причинила ни малейшего вреда!

У Габриэль от злости брызнули слезы.

– Причинила! Всем нам причинила! Всей Франции. Своей надменностью, своей глупостью, своим легкомыслием! Это она заставляла рохлю короля увольнять каждого толкового министра, она злила голодных людей своими малыми трианонами и алмазными ожерельями! Била любую протянутую ей руку, пренебрегала Лафайетом! Кто говорил: лучше смерть, чем помощь этого отвратительного Мирабо? – Габриэль передразнила немецкий акцент австриячки. – Это Мария-Антуанетта противилась всем планам эмиграции, обвиняла дворянство в разорении королевства и всячески выказывала презрение народу. Это она довела дело до казни короля.

– Народ ей за всех и вся уже стократно отомстил. А ко мне она всегда была незаслуженно добра… – Франсуаза всхлипнула. – Когда Арман скончался, она назначила мне пенсион. Только благодаря ее щедрости я смогла оставаться в Версале и даже забрать вас ко двору.

Воспоминание о заботах тетки смягчило Габриэль, но королеве она по-прежнему ничего прощать не собиралась. От пенсиона давно ни единого экю не завалялось, а Франсуаза за несколько любезных слов продолжала чувствовать себя во всем обязанной прежней благодетельнице.

– Я про этот Версаль больше не желаю слышать! Где сейчас этот двор? Та щедрость ей ничего, абсолютно ничего не стоила! Ради вашего пенсиона она не пожертвовала ни единым пирожным, ни единым платочком! Разве вы не видите, что народ отринул монархию?!

– Народ и меня отринул, мне в Сену прыгнуть, что ли? – виконтесса слегка струхнула от неожиданной ярости племянницы.

– Не вам, а ей! Это она виновата в том, что нам нечего есть, что мы гонимы, беззащитны и трясемся от страха!

– Я