Тень креста - Вячеслав Паутов

— Что я могу предложить взамен страданий и испытаний жестокостью жизни? Что хорошего могу сказать вам, обездоленным бедностью, вам людям мизерного достатка? — вновь заговорил святой отец. — Идите в церковь — ищите бога, а не обронённое серебро, и вы будете в безопасности. С богом в душе вы сможете вести другую жизнь, спокойно возделывать свои небольшие поля и огороды, на которых предстоит работать и вашим правнукам, ловить рыбу и бить зверя, строить лодки. Не верьте тем, кто говорит, будто веру нужно подтверждать жестокостью и кровью, убийством себе подобных. Для того, чтобы придти к Богу или пожелать изменить свою жизнь нужна храбрость. Но… Храбр тот, кто ищет брод, а не бросается в бурные воды, где ему суждено утонуть. Храбр тот, кто опускает паруса в шторм, вместо того чтобы сражаться с ветром, который сломает мачту судна. Храбр тот, кто обойдет войско врага и вернется с подкреплением, чтобы обрести победу, а не тот, кто несется в бой, чтобы пасть от первого удара меча. И храбрость эта называется мужеством. Господь наш, Иисус Христос, родился и прожил свою короткую жизнь, оставаясь простым человеком — он познал и бедность, и лишения, а главное, он познал мужество и его цену. Там, на Голгофе он не убоялся смерти за нашу, христианскую жизнь, но палачи убоялись его самого, безоружного и распятого. Так вот, последними словами Господа, обращёнными к истязателям своим значатся следующие: " Я прощаю вас, люди, стоящие под моим крестом, ибо не ведаете вы, что творите. Пусть я умру, но слова мои, рано или поздно, отразятся в душах ваших, словами истинной веры в свет, добро и равноправие правды, которое и есть сама вера". Я не вижу вас, но чувствую порывы душ ваших и знаю, как усмирить их без крови и насилия. Верь мне, люд норвежский, ибо я на твоей стороне!

Когда священник договорил, люди в толпе переглянулись, пытаясь обрести поддержку окружающих и только тогда принять решение в отношении пришедших.

И вдруг кто-то в ярости воскликнул:

— Ты говоришь, что ты наш друг, но ты не доказал, что способен быть нам другом! Ваши люди убивают приверженцев старой веры, отказавшихся принять Распятого Бога! Они убили наших женщин, едва те ступили под сень дуба Одина, осиротили их детей!

В ответ Альбан покачал головой.

— Это клевета, ни я, ни мои единоверцы-христиане, ни сам король Олав никогда не отдавали такого приказа.

— Но почему мы должны верить тебе? Мы-то знаем, что наши старые боги иногда вынуждены лгать. Возможно, и ты лжешь.

— Вы можете довериться мне! — спокойно ответил святой отец.

— Почему? Чего стоит твоя клятва, если твоя рука в этот миг возлежит на кресте?

— Ты произносишь перед нами пламенные речи, но где твои дела, которые подтвердят правду слов?

Все больше возмущённых голосов звучали в толпе, сливаясь в единый гул растревоженного пчелиного роя.

— Почему мы должны пойти за тобой?

— Почему мы должны принести клятву твоему богу?

— Почему, чтобы жить лучше мы непременно должны покориться Распятому?

И тут на руку Альбана Ирландца легла горячая ладонь послушника Огге, в немой просьбе обращаясь к священнику. Святой отец всё понял и кивнул в знак одобрения.

— Тогда поверьте мне! Выслушайте меня! Говорите со мной! — так Огге воззвал к собравшимся.

— Почему? Кто ты такой, молодец в чёрной одежде жрецов Распятого Бога?

— Потому что я один из вас! — прозвучал ответ.

В толпе опять зашушукались, Огге же продолжал говорить — глухо, с хрипотцой, но уверенным голосом.

— Я — сын Скандии, дитя Норвегии. И я, и мой род сохранили честь своего народа, хотя и жилось нам нелегко. Мой отец, как и многие наши соплеменники, надеялся на лучшую судьбу во Франкии, но там и сгинул. Возможно, некоторые из вас приехали сюда, в столицу страны, не только за куском хлеба, вас влекла дорога приключений, мечта о достатке и богатстве. Оглядитесь вокруг и приглядитесь друг к другу, всех нас объединяет одно стремление — получить тут, в Нидаросе то, чего не возможно получить на чужбине. Вы отважны и мудры, потому и оставили родные места в надежде обрести здесь новый дом и новую жизнь. Теперь обращаюсь к вам я, один из вас, Огге Сванссон сын Свана Златобородого, херсира из Согне-фьорда, чем и горжусь.

Да, Огге был молод, но он обратился к возбуждённой толпе на другом норвежском, отличном от выверенного говора святого отца, ином не по звучанию, а по внутреннему содержанию — языке, отшлифованном многими поколениями этого народа, вставшими сейчас за его спиной, языке единых корней. Сванссон продолжал говорить, беспрепятственно двигаясь вперёд: люди, до этого плотно окружавшие незваных гостей, расступились — они давали место и простор самому послушнику, его голосу, его обезоруживающей убеждённости и напористости духа. Охрана давно уже подняла копья и теперь медленно продвигалась вслед за Огге, бережно поддерживая Альбана Ирландца под руки.

— Говоришь, что ты наш, а сам нацепил на себя чёрный мешок и крест на шею, так как понимать тебя, парень, и как верить тебе? Лицом, повадками и говором, ты — настоящий викинг, но волосы у тебя коротки, а вместо священного амулета у сердца висит символ нашего проклятия… — с этими словами сухонькая, но ещё статная, женщина в грязных лохмотьях вдруг заступила Огге дорогу. Казалось, что её гневный взгляд способен пронзить послушника насквозь, как тяжёлое копьё, брошенное с близкого расстояния.

— Доброго дня тебе, матушка! — лицо послушника разгладилось в доброжелательной улыбке. Он уважительно поклонился женщине. По висящей на поясе связке маленьких деревянных дощечек Огге определил служительницу рун, прорицательницу — посредника между древними богами и людьми. И теперь отчётливо понял всю серьёзность своего положения — на помощь и словесную поддержку священника ирландца, при всём уважении к его недюжинным проповедническим способностям и несгибаемой воле, рассчитывать не приходилось, а оружие телохранителей здесь могло оказаться бессильным.

— Не гневись, добрая женщина! Ведь ты — та единственная из всех, собравшихся здесь, кто сможет понять меня, та — чьё слово всегда последнее, — бесстрашно глядя в глаза прорицательницы, произнёс Огге Сванссон. — Скажи-ка, матушка, а какого цвета была повязка на глазу Одина