Девочка у моста - Арнальд Индридасон

–Он что, окочурился?– спросил тот, что включил фонарик.

–Ни фига подобного,– отозвался второй.

–И как нам приводить его в чувство?

Несколько мгновений они оглядывались в поисках подходящего инструмента. В ожидании самого худшего, Ласси чуть приоткрыл глаза и заметил, что один из его мучителей схватился за стоявший у поленницы кусторез.

Ласси обреченно сомкнул веки. Слыша, как они пытаются завести кусторез, он понял, что инквизиция далека от завершения.

Когда Конрауд уехал, Лейвюр Дидрикссон сел за письменный стол, вытряхнул содержимое трубки в пепельницу, дотянулся до пачки табака и стал снова набивать трубку. Его пальцы двигались не спеша, когда он привычным жестом извлекал щепотки табака из пачки и наполнял им чашу трубки. Ему не было нужды задумываться над тем, что делает, когда он подносил огонь к мундштуку и вдыхал дым. Мыслями он был очень далеко. Лейвюр вернулся в памяти на много лет назад – к тому дню, когда он, мечтающий о признании молодой поэт, стоял на мосту, любуясь огнями города, что отражались в Тьёднине.

Мечта так и осталась мечтой. Добиться желаемой славы на поэтической ниве Лейвюру не удалось, и он не оставил сколько-нибудь значимого следа в литературе. Видимо, он задал себе слишком высокую планку. В страстной увлеченности стихосложением ему было не отказать, равно как и в желании учиться у подлинных мастеров, которые открыли дорогу современной исландской поэзии – жанру, который воодушевлял его более всего.

Лейвюр вошел в круг творческих людей, посвятивших себя сочинительству, и черпал вдохновение в менявшихся год от года литературных веяниях. Его произведения – далеко не идеальные – публиковала школьная газета, и Лейвюра распирало от гордости при виде своего напечатанного черным по белому имени. Он принимал участие в поэтических вечерах, что устраивались в школе, и потихоньку подбирал стихи для включения в свой первый сборник. Ему потребовалось два года, чтобы набраться смелости и предложить свои сочинения издательству,– в то время он уже учился в университете – однако его произведения редактора не заинтересовали. Та же история повторилась и в следующем издательстве: «Потенциал у вас есть, молодой человек. Давайте вернемся к этому разговору через парочку лет». В конце концов Лейвюр выпустил книгу самиздатом – размножила ее типография, что в то время располагалась при супермаркете «Ноуатун». Он сам распространял сборник по книжным магазинам и даже был в шаге от того, чтобы продавать его на улице, как делали со своим товаром газетчики, однако в последний момент в нем заговорило чувство собственного достоинства.

Несколько лет спустя, Лейвюр закончил очередную рукопись и на этот раз нашел издателя, который согласился опубликовать его стихи. В хвалебной рецензии, вышедшей в ежедневной газете с самым большим тиражом, отмечалось возмужание его литературного дара и утверждалось, что у него имеются все задатки, чтобы стать незаурядным поэтом. Лейвюр между тем устроился работать учителем в ту же школу, в которую прежде ходил сам и где состоялась его первая проба пера. Его новая книга вышла в свет долгое время спустя и наделала немало шума, так что две газеты даже захотели заполучить у него интервью. Автор одного из них не поскупился на особые похвалы, поскольку знал, что Лейвюр всегда симпатизировал социалистам, органом которых и являлась газета. После этого успеха, однако, Лейвюр, что называется, исписался. Он, конечно, еще писал что-то в стол, но публиковать свои новые работы смысла не видел. Необходимость зарабатывать на хлеб насущный и семейные заботы вышли на первый план и затмили собой его литературные амбиции. Поэтому его мечта так в полной мере и не сбылась. Теперь трое детей Лейвюра уже жили отдельно, а супруга оставила его.

Он уже и думать забыл о своем давнем визите в барачное поселение на Скоулавёрдюхольте. Воспоминания о том дне потускнели и покрылись патиной времени, поэтому бывший полицейский не смог уловить их сути, но его вопросы пробудили в Лейвюре те ощущения, что он испытал, глядя на безутешную, несчастную женщину, оставшуюся в полном одиночестве в бараке с покрытым плесенью потолком. Она показала ему рисунки своей дочери, пояснив, что больше всего Нанна любила рисовать и получалось у нее это очень хорошо. Правда, женщина даже предположить не могла, от кого девочке передались такие способности. Мать то и дело приносила ей листы белой бумаги из клиники, в которой работала, а когда такой возможности не было, Нанна довольствовалась и бумажными пакетами из молочной лавки, на которых, вооружившись одним простым карандашом и двумя или тремя цветными, рисовала картинки, как, например, те, что женщине непременно хотелось показать Лейвюру. Поднявшись, она открыла ящик видавшего виды комода, который каким-то чудом удерживался на трех ножках, и достала из него целую стопку черно-белых и цветных рисунков своей дочери. Они занимали все пространство листа и изображали людей или животных, а иногда и цветы и деревья. Были среди них и два или три портрета ее куклы. Те, что девочка нарисовала цветными карандашами, были очень яркими, а вот рисунки, выполненные простым карандашом, выглядели довольно мрачно. Один из них больше остальных запечатлелся в памяти Лейвюра: на нем была изображена погруженная во тьму Национальная клиника, в окнах которой отсутствовал свет.

–Из нее получилась бы настоящая художница,– вздохнула мать Нанны, снова опускаясь на стул и пряча лицо в ладонях.

Лейвюру хотелось хоть чем-то ее утешить, но он и ума не мог приложить, как лучше поступить, поскольку видел эту женщину впервые в жизни. Некоторое время он еще смущенно переминался с ноги на ногу посередине комнаты, а потом сказал, что ему пора, иначе он опоздает на работу. Женщина его даже не услышала, поэтому, подойдя к ней, Лейвюр положил руку ей на плечо. Встрепенувшись, она пожала его ладонь и сказала, что очень благодарна ему за визит, тем более что приходить он был совершенно не обязан.

–Ну что вы, не стоит благодарности,– ответил он.

–А нас уже скоро выселят отсюда.

–Вот как?

–Да, уже предупредили, чтобы мы подыскивали другое жилье,– едва слышно отозвалась женщина.– Хотят снести то, что осталось от прежнего квартала. А я вот даже не знаю, куда податься.

Лейвюр сделал очередную затяжку и снова вернулся в памяти к событиям того вечера на мосту. Он размышлял, как они повлияли на его собственную жизнь. А если бы не он, а кто-то другой обнаружил девочку, может, его литературная карьера развивалась бы иначе? При этой мысли он вспомнил о своих старых записях – у него еще сохранились блокноты, в которые он заносил идеи для своих будущих произведений. Хотя они были завалены кипами других бумаг и книг, что громоздились на всех возможных поверхностях в его кабинете, много времени, чтобы откопать их Лейвюру не понадобилось. По-прежнему с трубкой во рту, он пролистывал записи, пока не обнаружил блокнот, который был при нем в тот вечер на мосту. Хватило одного взгляда, чтобы в память вернулись муки творчества, которые он испытывал, перечеркивая слова «вуаль» и «сумрак» ипытаясь подобрать вместо них более подходящие. Проводя пальцем по написанным авторучкой строкам, он вновь ощутил себя полным надежд юношей, стоящим на мосту через Тьёднин. В этот момент его взгляд упал на строчку, которая не сразу привлекла его внимание: