Придуманные люди с острова Минданао - Лев Минц

Потом мне уже объяснил старый друг, что земляки его — как бы это сказать? — не то чтобы расисты, но посягательств на своих женщин со стороны чужаков не выносят. Хочешь похвалить женщин Вьетнама, хвали их трудолюбие, героизм и материнские качества. Или похвали их лакированную черную улыбку…

Еще в 1960-х годах это не было редкостью, как рассказывают знающие Вьетнам люди, трудившиеся там в то время.

Я попал во Вьетнам много позже, но тоже все-таки давно — в конце 1970-х. Вьетнамцы улыбались по каждому поводу. И без повода — на всякий случай. И смуглые их лица оттеняли белизну зубов. Надо сказать, что в этой южной стране очень заботятся о зубах, и многие предпочитают их чистить размочаленной веточкой смолистого дерева. Очень тщательно. Причем почему-то и чистят веточкой, и полощут, сидя на корточках: это, очевидно, придает операции некоторую основательность и как бы подчеркивает важность производимой гигиенической процедуры.

Я так привык к белозубости вьетнамцев, что не сразу понял: что такое странное в лице пожилой торговки с грандиозного ханойского базара Донг-Суан.

Улыбка была как улыбка, но совершенно черная. Это не была неопрятная чернота истерзанных кариесом зубов. Зубы были ровные, блестели — но совершенно черные. Блестящие черные зубы.

Не помню уже, к чему я приценивался. Мой верный друг и спутник Ле Суан Ту, выпускник МГУ, не сразу понял, с чего это я умолк, и оглянулся по сторонам. Ничего странного он ни в одной стороне не увидел. Судя по всему, в лице пожилой продавщицы — тоже. Ту вопрошающе посмотрел на меня.

— Слушай, а что это у нее с зубами? — спросил я.

— А что такое? — недоумевающе отвечал Ту, с вежливой улыбкой посмотрев на торговку. — А, ты же этого никогда не видел! Это раньше так принято было: покрывать зубы черным лаком. Но это феодальный обычай, никто из молодых и даже старых в городе этого уже не делает. Только такие старушки в провинции.

Тут надо сказать, что словом «феодальный» работавшие с нами вьетнамцы обозначали все отжившее, старое, реакционное или по крайней мере непонятное передовым советским товарищам. На всякий случай. Иной раз — и совсем неплохие традиционные вещи.

Он что-то спросил у женщины, покачал головой, показывая, что товар нам не подходит: все для того, чтобы, не дай Будда, она не поняла, что мы ее обсуждаем. А потом я пристал к нему: что за лак, да почему, да отчего черный.

Потом я встречал чернозубых дам несколько раз — привычка и теперь сохранилась, по крайней мере в глубинке. И тому есть целый ряд причин.

Как известно, все вьетнамцы (китайцы, корейцы, японцы и прочие народы монголоидной расы) — черноволосы и черноглазы. В их представлении — это нормальный окрас человека. А животные бывают разных цветов шерсти и глаз. Поэтому, да не удивятся наши читатели, нордический, скажем так, облик европейцев — кто блондин, кто шатен, а кто и вообще рыжий — и глаза их, тоже разного цвета, вызывают у азиатов не столько восторг, сколь ужас. Человек же не кошка, чтобы быть разноцветным! Тот же Ту рассказывал мне, что, когда в детстве его хотел угостить конфеткой французский солдат, он посмотрел ему в лицо и чуть не потерял сознание от страха: солдат был белобрыс и голубоглаз! Да еще и долговяз. Кроме того, смущенно добавил Ту, слегка стыдясь своего младенческого малодушия, он был колонизатором.

В старину считали еще, что человек должен отличаться от животного и цветом зубов: животное ведь за своими зубами не следит, но они у него белые. Человек же за зубами следит тщательно. И покрывает их черным лаком.

Кроме того, целебные свойства лака не дают зубам портиться. Если же они все-таки слегка портятся, под слоем лака этого не видно. У лака действительно есть целебные свойства. Во Вьетнаме очень много деревьев, которых ботаники именуют лаконосами, а между собой, по-научному, Rhus Vemiciflua. Вьетнамцы называют их не столь длинно, зато разнообразнее. В провинции Тай-Нгуен, например, дерево, сок которого идет на производство лака, называют тьы.

Под влиянием европейцев, переняв в городах европейскую одежду, многие вьетнамцы стали отказываться — еще при французах — от обычая покрывать зубы лаком. И не только от того, что черные зубы не гармонировали с пиджаком и галстуком, а от того еще, что стала выходить из моды древняя привычка жевать бетель. От жевания слюна становится красной, а зубы совсем уже напоминают клыки чудовища из джунглей, только что растерзавшего невинную, но сочную жертву. Покрытые же черным лаком зубы никак не выдают пристрастия к бетелю. Дело еще в том, что, жуя бетель, человек часто и обильно плюется. Кто — феодалы и компрадорская буржуазия — в специальные вазы-плевательницы, а кто — прежде всего трудовой народ — прямо на землю. И — тут влияния европейцев отрицать нельзя — с конца XIX века привычки жевать и плеваться стали стесняться.

Ну и наконец: черный лак для зубов штука не очень дешевая, и покрывать им зубы по несколько раз в год могли позволить себе люди зажиточные (по крайней мере — качественным). Поэтому после революции и этот обычай стал казаться феодальным.

Только в глубинке вот и встретишь пожилую женщину, широко улыбающуюся улыбкой черного лака

Азия — хорошо и экзотично. А Европа — понятнее и привычнее. А Чехия — сердце Европы. И чешки очень красивы. Лет до тридцати даже стройны и спортивны, но потом, увы, начинает сказываться то, что в чешских газетах печатают в рубрике «Недостатки чешской кухни». Во-первых, она вкусна (если блюда дополнительно посолить и поперчить).

Во-вторых, тяжеловата. Но пришедшим с работы чешским мужьям жены подают все так красиво, а вокруг все блестит и стоит пиво высокого качества, что только остается есть и просить добавку. Удивительно приятно! И обувь оставлена на лестничной площадке, и никто ее не украдет. А за порогом удобные и мягкие тапки. И называют муж с женой друг друга «папа» и «мама» (чаше — когда появляются дети) или «козлатко», что, как понятно, значит «козлик». Полная гарантия уюта ждет вас в чешской семье. Но чешский супруг должен быть мастером на все руки и не звать попусту мастера.

В один из приездов в Прагу приятель рекомендовал знакомую своей жены: она готова была сдать комнату по недорогой цене. Звали ее Марженка Ризельшнауцерова (или Миттельшнауцерова, я уже забыл). Опущу никому не нужные подробности, только скажу, что как-то мы перешли на «ты», стали ходить на чашечку кофе в кафе за углом. Я ей делал какие-то подарки. Но рассматривал все как этакое знакомство во время отпуска/командировки — ненужное зачеркнуть.

Как вдруг, возвращаясь вечером и снимая у двери ботинки, услышал: «Козлатко, твои тапочки на полочке!» и не сразу сообразил, что это «козлатко» — я. Я чуть не брякнул: «Спасибо, мамочка!», но вовремя прикусил язык. Мы чудесно поужинали и пошли погулять. А потом я задержался и позвонил по автомату земляку. Тот отозвался на следующий день, когда меня дома не было, и с сильным русским акцентом просил передать, что меня срочно вызывают в Москву. И мы простились самым теплым образом. (Подчеркиваю: никаких репримандов с моей стороны не было, так что и неприличия в моем отъезде не было тоже. Скорее трусость. Сказку я вспомнил: «Не пей, братец Иванушка, из козлиного следа!») Она меня тоже правильно поняла. И на следующий год мы по-дружески встретились. Она познакомила меня с будущим мужем. Он был подполковником из МВД. Я их благословил. Надеюсь, что он дослужился до полковника и, несмотря на изменившиеся условия, получает приличную пенсию. Семейная его жизнь — очень надежный тыл.