Fuck'ты - Мария Свешникова

— Ну и как?

— Забавно и далеко.

Она вела себя так, как будто меня знает. А я… ретировалась, набрав Линду, которая тут же перезвонила, потому что была, как всегда, в пути. Линда умеет прощать. Но Настя общаться со мной больше не имела желания.

…Все, выезжаю. Давай через полчаса в Open cafe. Все, бегу.

Люблю я Линду. И потом, не терпится ей рассказать про швабру намбер ту.

— Если бы я была улицей, то точно Мясницкой, — сказала я таксисту, который обязался за двести рублей доставить прямо к дверям, соседним от «АльфаБанка».

Линда ждала меня на втором этаже, развалившись на синем диване и уставившись в Fashion TV. Там всего шесть столиков, но двенадцать диванов, на один из которых милый официант выставил два бокала мохито и роллы «Баттерфляй». Я определенно люблю Линду.

В Open’е все приземленно, и говорится о том же, немного сонно.

А мой знакомый, Гарик Киреев, оценивает места по количеству официантов нетрадиционной ориентации. Во время постпродакшна последнего ролика я рассказала ему, что в Open’е ни одна девушка в фартуке не заменит гея, и он тут же стал завсегдатаем и предал родной «Суп». И это несмотря на то, что Гарик — абсолютный гетеросексуал и был шесть раз женат.

— Линда, а почему ты ко мне не пришла, когда на твоей целке[6]написали про суку?

— Да там странная история. Прости, я правда подумала на тебя.

— А почему изменила свое мнение?

— Не поверишь.

— Почему? Поверю.

— Карина на тебя гнать начала в тот момент. Причем резко. Про то, что ты просила ее написать Романовичу sms, чтобы ему досадить! А я тебе давно говорила, что ты его любишь.

— Что эта сука сделала? — я подскочила на диване, как ванька-встанька.

— Только не надо ответного гона. Мы не в восьмом классе.

— Линда, начала говорить, так говори все! И сразу. У меня нервы уже ни к черту!

— Она начала рассказывать про то, что Романович предлагал ей встретиться.

— Они встретились? — руки начали нервно трястись и еле удерживали стакан.

— Вроде собирались! Но что странно — в «Последней капле». Романович не пьет. Она, по идее, тоже не должна. И еще одно. По ее словам, именно ты ее подослала Алеку.

— Вот стерва! Я ее убью!

— Тише, она только этого и ждет.

— Да мне по херу, чего она ждет! Стерва! Вот за что она мне пакостит?

— Не знаю, может, это все совпадение? Но мне легче думать, что это она разукрасила мое лобовое стекло, а не ты! А еще я сделала нехорошую вещь, — решила резать правду-матку Линда.

— Глебастому изменила? — уже почти обрадовалась, что не я одна такая испорченная.

— Не дождешься. Я приехала забрать наши с тобой картины. Приехала к Кире на Староконюшенный. Ну, в смысле, не к Кире, а в квартиру. Давно собиралась, а сегодня встретила девчонок и решила забрать.

— И что?

— Я искала наши с тобой холсты и нашла ее личный дневник, ну и стащила его.

— С ума сошла? Отдай его мне! Ты что, совсем сбрендила, мертвых читать? Линда — ты не просто блондинка, ты пергидрольная швабра!

— Подожди! Стой. Вдруг тут есть что-то, объясняющее ее смерть.

— Тебе жить скучно? Я не понимаю, на хрена тебе оно? Ты ее видела пять раз в жизни. Отдай его мне, я верну на место. Скажу, что приехала картины забрать, может, мы с тобой не созванивались.

Линда несколько прогнулась под моим твердым голосом и протянула серую тетрадь со вздернутой наверх ветками сакурой, нарисованной тушью по бархату.

— Тяжелая. Это не дневник, это талмуд какой-то.

Скажу честно, Кирина смерть не давала покоя и мне по нескольким причинам: во-первых, она была девять недель с моей сестрой взаперти, и одному Богу известно, что они там проходили и кто проехался по тогда еще принадлежащему власти «я» сознанию, во-вторых, я общалась с Максом, и причем тесно. Наша, на первый взгляд богемная, жизнь смешалась с запахом масляной краски, ночным фосфором Лубянки и липким до сахарного снегом.

У женщин бывает три вида «запуталась»: запуталась в мужчинах, заплутала в себе и непонятно вообще все. У девяноста процентов женщин это и первое и второе одновременно, у оставшихся — глобальный апокалипсис. Это был мой случай.

Я кинула дневник в черную кожаную сумку и поехала в агентство делать референсы для очередного ролика. «Новый город» находился в старой части Москвы, и, сознавая рабочий dead line, я зарылась в папках и файлах, картотеках и кофе с ананасовыми мармеладками. Компьютер, как обычно, завис и попросил переодеть. Нога лениво нажала на reset, а вот рука решила достать из сумки ежедневник, но по корке перепутала его с серой книжечкой.

И почему-то открыла…

На первой странице были написаны знакомые слова:

«Это все не то, это все не те».

Бред. Только этого не хватало. Читать предсмертные записки сумасшедшей женщины, которая даже не могла в ванне вены перерезать, а изгадила новый ламинат. Да что я ругаюсь? Ну вот скажите, почему меня так парит смерть незнакомого человека, почему эта нелепость не дает спокойно заснуть и выключить уставший от раздумий мозг? Это было что-то по женской части. Назовем это чувство Ин-се. Так Менегетти называл бессознательный выплеск энергии, творческой, а тут что-то из серии «Профессия: репортер». Отлично, я еще и желтая пресса. Главное, чтобы не из-за гепатита С. Хотя все это не смешно. Далеко не смешно. Даже истерически.

Жутко захотелось у кого-нибудь полюбопытствовать: «А бездонный океан страсти — это сколько вешать в граммах? Ну, или в бокалах мохито, наконец?» Мужчины ледяным голосом заказывают виски, а мы — натуры утонченные, деликатные и не такие грубые. Хотя… я тоже недавно пила виски…

Москва, где минеральная вода «Эвиан» берется из луж, а грязная благодаря АЗЛК и прочим нелегально работающим аббревиатурам река вытекает из кранов в каждом доме, — это мой город. Каждый день мы пьем этот город до дна. Гоша — шотами между перелетами, а я глоток за глотком, начиная с утра… Пьяные городом и немного этиловым спиртом в парах и бокалах, со льдом и снегом, мы жили со скоростью десять звонков в час, обменивались приглашениями позавтракать в три часа ночи и хотели быть хуже, чем мы есть на самом деле.

Я уговорила Гошу и Линду поехать в «Пропаганду», просто был четверг и после двух мохито, сделанных в агентстве собственноручно и без мяты, хотелось продолжить.

Гошу я знаю с первого сентября первого курса, он правнук нобелевского лауреата и страшный раздолбай, поэтому и друг. Он — как Линда, только в штанах.