Fuck'ты - Мария Свешникова

— Знаешь, что самое поганое, — сказала я, наклонившись к Линде, — Макс мне не дает! У меня в свое время были друзья, которые два года встречались и не спали, но тут у него жена есть.

— Я тебя умоляю. Такое дупло, как Татьяна Гарнидзе, выйдет замуж не за хорошую секс-машину, а за репродукции Кандинского.

— О какой чуши мы с тобой говорим.

— Какие же вы циничные, пафосные, надменные… — начал Гога послетекиловое саркастичное нытье.

— Ну, — я смотрела на Гошу, как зверь перед коронным прыжком, выжидая, с четкой позицией «сейчас получишь в глаз».

— Стервозные, расчетливые, инфантильные…

— Это не из той оперы, — осадила Линда…

— Испорченные, избалованные, изнасилованные вниманием…

— Линд? Тебя когда-нибудь внимание насиловало?

— Неа…

— Меня тоже. Так, Гоша, огласи, пожалуйста, весь список.

— А?

Гоша был готов. Мы тоже.

Уже в такси Линда спросила:

— А он все эти прилагательные про кого говорил? Про тебя или меня?

— Спи!!!

Я почему-то вспомнила, как мы с Линдой пили шампанское, а потом проснулись ни свет ни заря и с пяти утра смотрели фильмы — начали с «Папы» и закончили «Возвращением». Все-таки Кричман вырос со съемок «Небо. Самолет. Девушка». Странная последовательность — небо, самолет, девушка, возвращение… Что-то в этом не то. И чего мне так понравилась работа очередного еврея-оператора? И почему я не дала Линде в морду за ту историю с дневником, который лежит у меня в стеллаже с книгами и который меня так и тянет прочитать? Мне вдруг тоже захотелось снять кино. На пленку, 35 мм, все по-взрослому.

— Линда! Мы почти приехали! Слушай, а может, во ВГИК на режиссуру поступить?

— Слушай. Я тебе не говорила, что Глебастый с Настей переспал…

— Что, блин?

— Зачем так грубо? Это всего лишь шутка. Доброе утро, Линдочка!.. Доброе утро.

В таком вот пьяном куролесе, перемежающемся съемками непонятных клипов, прошло две недели, и мне позвонил Макс, вернувшийся из Куршевеля, и Алек, вернувшийся непонятно откуда, видимо, из глубокого себя. Все в один день. Гореть мне в аду на подсолнечном масле.

Макс приехал ко мне домой около полудня.

— А ты почему не на работе?

— А я собираюсь уйти, пока в отпуске. Через пару недель пойду в агентство обсуждать копирайтовые возможности.

— Ты же с ума сойдешь. Это же скучно.

— С ума я и без того сойду. Расскажи мне что-нибудь.

— Вчера мы с другом поехали в гости к одной… Ладно… Позавчера я… Не помню что… А еще некоторое время назад я целовался с одной жутко красивой девушкой в школе.

— Тебя посадят.

— Нет, она не школьница. Она…

— Кто она?

— Она — это все.

— А как же твоя жена? Она к ней не ревнует? — я перевернулась на другой бок, чуть не запутавшись в широких штанах Йоджи Ямамото.

— Ну, мы ей не скажем, — он подмигнул левым глазом.

— А сделай еще раз так. А то я только правым умею.

— Вот ты… Всю красоту момента портишь.

Он достал из кармана пачку сигарет.

— Я не курю в комнате… Но ты… кури здесь.

Мне хотелось немного власти, как и он когда-то, оборвать общение словами «нет и не будет», но каждый раз, когда мое сознание было готово дать отпор даже в той мелочи, каковой являются сигареты, я снова прогибалась под стальным голосом и жестоким холодным взглядом.

— Да ладно, я пойду на кухню.

— Черт с ним, я принесу пепельницу.

— Кушадасы? — спросил он, глядя на квадратную пепельницу, привезенную мной год назад из Турции.

— Летом ездила. Собрались компанией старых друзей и решили отдать дань месту, которое нас воспитало. Когда я училась в школе, мы ездили в Словакию летом, где и подружились с руководителями, это место подарило мне Настю, с которой мы дружно поступили в институт.

— А дань кому отдавали-то? Месту или руководителям?

— И тому и другому.

— То есть ты поехала в Турцию, чтобы отдать дань Словакии? Железная логика.

— У меня нет логики. У меня интуиция.

— Смешная ты все-таки.

* * *

Он сидел и курил. Затягивался, плотно сомкнув губы, держал в себе молочный дым.

Тот клубами вырывался наружу, и струйки белого тумана кутали нас в сумерках.

Макс мог курить везде. Это было слишком красиво для запрета.

Он затушил сигарету, сломав ее у основания фильтра. Потом встал около моего стеллажа и начал изучать книги. Наверное, еще раз удостоверился в моей глупости.

— Неужели ты Лотмана читала?

— Представь себе.

И опять ничего не было. Не понимаю я этого платонического общения. И аналитику Аристотеля тоже…

…Единственное, что ценно в жизни — это момент…

Главное, чтобы он не заметил дневник, про который я почти забыла.

Мы процеживали слово за словом, пока молчание не достигло статуса VSOP[7], насыщенности цветов Рембрандта и молекулярной чистоты горных ручейков национального парка Словакии.

А потом мне позвонил декан и напомнил про дамоклов меч в виде курсовой работы.

Макс предложил снять сюжет про «Клинику Маршака». Так я и сделаю. Завтра.

Наутро я позвонила Гоше и попросила помочь с поездкой за город. Ему нравилась Настя — мне было чем спекулировать: ее спагетти со сливочным соусом Гоша мог отведать только используя мои переговорные способности. Он заехал ровно в одиннадцать. Гоша был тележурналист. Его присутствие в кадре было необходимо для существования сюжета. Я схватила пушку для записи звука, микрофон и камеру с парой запасных аккумуляторов, написав на кассетах «Гога-суперстар».

— Чего ты такая довольная?

— Да не знаю, все просто хорошо! Белая полоса наступила!

— Это затишье перед бурей.

— Ну какого черта ты такой пессимист?

— Потому что знаю, каково разочаровываться, — он включил радио, затмив мой голос «Кастой».

После многокилометрового забега по широкой автостраде мы, сверяясь с картой, свернули на узкую проселочную дорогу. Спустя пару сигарет припарковались возле высокого белого забора с массивными воротами трехметровой высоты, которые делали клинику похожей на загородную резиденцию какого-нибудь посла, со всей полагающейся помпезностью.