Стальной волосок - Владислав Крапивин

— Да упаси Господи, Митенька, я не имел в виду именно вас. Но многие среди молодежи… Взять даже замечательного поэта Лермонтова. Помните его «Воздушный корабль»? Какая печаль о низвергнутом владыке! И это у стихотворца, написавшего «Бородино»!

Гриша был весь внимание. «Бородино» он знал наизусть, как и «Конька-Горбунка». Страх его понемногу растаял (может, и не будет никакого урагана…).

— Михаила Юрьевича тем не менее можно понять, — сдержанно заспорил Митя. — Наполеон, конечно, враг России, но все же он великий человек!

— Он великий негодяй! — непохоже на себя вознегодовал доктор. — Кровожадное чудовище! Ради необузданного стремления к славе он погубил тысячи и тысячи людей во многих странах! А то и миллионы! Еще задолго до нападения на нас он совершил столько преступлений, что следовало его предать анафеме во всех церквах планеты!.. Взять хотя бы убийство герцога Энгуэнского…

Все как-то виновато примолкли на полминуты, и Гриша не удержался, поднял руку с зажатой вилкой:

— Позвольте спросить. А кто был этот герцог?

— Великолепнейший человек, — вздохнул доктор. — Молодой красавец, блестяще образованный, удивительно храбрый… Последний представитель фамилии Бурбонов по линии Кондэ. Бонапарту показалось, что герцог Энгуэнский может послужить препятствием для его, наполеоновского, восхождения на престол, и он сломал все мыслимые законы и понятия чести. Герцог жил в независимом государстве, Бадене, и Бонапарт без объявления войны послал туда своих драгун. Те похитили ни в чем не повинного герцога, и он был расстрелян во рву Венсенского замка, как пойманный на дороге разбойник…

— Насколько я помню, даже полицейский министр Наполеона, Фуше, по поводу убийства герцога высказался так: «Это было хуже, чем преступление, это была ошибка»… — опять вмешался командир «Артемиды».

— Совершенно верно. Для хитроумного министра ошибка в политике страшнее преступления… — энергично покивал доктор. — А свергнутый император, когда обитал уже на острове Святой Елены и предавался воспоминаниям, самодовольно заметил однажды: «Возможно, это было преступлением, но никак не было ошибкой…»

— Его племянник, нынешний самозваный император с номером три, кажется, тоже не прочь наделать ошибок, — неожиданно вступил в разговор молчаливый лейтенант Стужин. — На мой взгляд, прежний вполне был достоин гильотины. И нынешний тоже…

Поскольку опять стало тихо, Гриша решился на новый вопрос:

— Позвольте… а что это… гиль…тень…

— О-о! — как-то злорадно отозвался Стужин. — Великое изобретение французских республиканцев. Устройство для механического лишения человека его головы. Два столба на помосте, треугольный нож на высоте, колода с дырой для зажимания головы… Легонько дергают за шнурок… Никаких усилий…

— Александр Гаврилович, надо ли про такое знать мальчику… — осторожно сказал добродушный штурман.

Лейтенант поднял плечи к бакенбардам.

— Мальчики быстро делаются взрослыми. И от кровавых сторон жизни их не заслонишь… К тому же и в Корпусе, куда мальчик стремится, будут обучать не игре на скрипке, а военному делу…

— Но не палаческому же! — запальчиво воскликнул Митя.

— Жизнь далеко не всегда ставит различия, — сумрачно разъяснил Стужин. — Те двенадцать стрелков, которые в Венсенском рву стреляли в герцога Энгуэнского, они были солдаты или палачи?

— Они выполняли приказ… — неуверенно сказал Митя.

— Ну да, ну да… — очень серьезно кивнул штурман. — Так обычно и говорят…

— И к тому же они не пользовались гильотиной! — не сдался Митя.

— Существенное уточнение, — заметил лейтенант Новосельский.

— Однако в других случаях эта машина при Бонапарте не стояла без применения, — слегка брезгливо проговорил доктор. — Особенно в тех местах, куда мы направляемся сейчас.

— Что вы имеете в виду? — удивился капитан Гарцунов.

— Антильские острова.

Митя сказал слегка недовольно:

— Разве Наполеон бывал в Америке?

Доктор хмыкнул:

— Сам не бывал, но гильотина царствовала отменно. Особенно в начале его правления. Это время было страшным для жителей Антил… Мне пришлось кое-что читать про те дела, хотя, призна́юсь, интерес к этой теме вначале возник случайно. Благодаря одной карте…

Все притихли снова, ожидая, видимо, услышать какую-то историю. И доктор кивнул:

— Если угодно, я расскажу…

Ужин закончился, вестовые убирали посуду. Все пересели на диванчики у кормовой и бортовой стен кают-компании. Гриша устроился рядом с доктором («Позвольте встать из-за стола… Петр Афанасьевич, можно, я с вами?» — «Конечно, голубчик…»).

Привычно качало. Поскрипывало, потрескивало, шелестело. Слышно было, как у бортов с размаха плещет в обшивку волна. Эти звуки были частью корабельной тишины и вечернего покоя. Снаружи доносилась песня — на баке отдыхали матросы. Высокий протяжный голос выводил:

Как над лугом да над скошенным

Желтый месяц, будто лодочка.

Что же ты, моя хорошая,

Не выходишь за околицу?…

— Однако же, прямо итальянский тенор у этого… как его… — небрежно заметил Митя.

— Семеном зовут этого матроса, — сказал старший офицер. — Право же, господин гардемарин, можно было за такой срок уже запомнить имена нижних чинов.

Митя не обиделся на выговор.

— Да знаю я, что это Семен. Только до сих пор не уразумел: «Вялый» — это его фамилия или просто кличка?

— Фамилия его Корытов, — сказал Стужин. — А «Вялый» он по причине своей медлительности, за которую боцман Дмитрич не раз чистил ему зубы. Это не помогало. У Вялого небывалый страх перед высотой. Пришлось его убрать из марсовых и поставить на кливер-шкот. А то, не приведи Господь, улетит с рея к акулам — забот не оберешься рапо́рты писать…

— Тем не менее у каждого свои таланты, — заметил доктор. — Поет этот Вяленый… или Вялый… совсем не вяло.

— Одна беда: у нас здесь не опера, — хмуро подвел итог старший офицер «Артемиды». И, смутившись собственной мрачностью тона, сменил разговор: — Вы хотели рассказать о карте, Петр Афанасьевич.

— А… да. Разумеется…

Масляная лампа со стеклянным шаром ходила под потолком туда-сюда. Ее отражения желтыми бабочками летали по кормовым окнам кают-компании — по мелким стеклам в частых переплетах. За стеклами чернело небо, кое-где запятнанное большими звездами. По гладкому столу, с которого сняли скатерть, ездила от края до края коробка с сигарами, которую для общего угощения выложил командир. Но никто пока не закуривал: видно, и без того было уютно. И все ждали рассказа.