Стальной волосок - Владислав Крапивин

Кстати, сделав свое дело, месье Ансу любил пройтись по лавкам в поисках изящных вещиц, которые были конфискованы в богатых поместьях или привезены из Европы. С ним, конечно, не торговались… Кстати, среди мелкого товара в лавках стали появляться новомодные игрушки — маленькие гильотины. Ими удобно было обрубать кончики сигар. Суровые мамаши и папаши пугали детишек: «Будешь баловаться — суну туда твой палец!» Детей тоже не обошла эта забава. Мальчишки мастерили самодельные гильотины и пробовали их на кошках…

Увы, господа, среди детей, как бы ни были они милы, тоже встречаются случаи злодейства. Возможно, это следствие детского недомыслия, а возможно, и проявление склонностей, которые потом превращают взрослого человека в «Ансу»…

Гриша беспокойно шевельнулся:

— Петр Афанасьевич, можно я скажу?

— Да, голубчик?

— Прошлым летом у нас в Турени городищенские мальчишки, с ихним атаманом Сёмкой Хряком, поймали бесприютного пса и хотели повесить на краю лога. Мы… то есть Илюшка Маков, я, Ефимка Грач, Саня Пашенцев и еще несколько загнали их в речку и перемазали глиной от макушки до пяток, чтоб неповадно было… А собаку взял Илюшка, она и сейчас у него живет…

— Совершенно правильно сделали, — серьезно сказал Петр Афанасьевич. — Кстати, и на Гваделупе не все дети одобряли жестокие забавы. Был случай, когда месье Ансу, приятно улыбаясь, начал помогать уличным сорванцам правильно наладить маленькую гильотину. В это время со стороны какой-то мальчик выпалил в него из громадного пистолета. Сшиб с палача шляпу. Не знаю, что стало с мальчиком. Надеюсь, ему удалось скрыться. И я ничуть не осуждаю этого ребенка за такой выстрел…

— Жаль, что не попал, — сказал Митя.

— И, кстати, когда я читал про этого храброго стрелка, — продолжал доктор, — я вспомнил парижского мальчика, отдавшего мне карту. Его лицо, его глаза. Уверен, что этот мальчик никогда бы не стал причинять страдания беззащитному существу… Я вообще уверен, что детей с добрыми сердцами на свете больше, чем злых… — И вдруг шепотом спросил у Гриши: — Как локоть? Не болит?

— Не-а…

— Ну а при чем здесь все-таки Бонапарт? — слегка капризно напомнил Митя.

— Сейчас, сейчас… Я привык все излагать по порядку, простите меня…

Офицеры уже курили. Их лица за синим дымом были спокойны и доброжелательны. Никто не собирался упрекать доктора за неторопливость. Запах сигар был сладковатым, и Грише думалось, что так, наверно, пахнут цветущие заросли на Гваделупе. Но…виделось и нехорошее. Будто в зарослях прячется тощий человек в розовом атласном камзоле, с тонкой улыбкой под черными усиками и стальными глазами. И ждет, когда Гриша подойдет поближе.

Может, и хорошо, что не будем заходить на Гваделупу, подумал Гриша.

— Времена менялись, — сказал Петр Афанасьевич. — Как известно, беззаветный борец за республику Робеспьер сам в конце концов попал под нож гильотины. Революция безостановочно уничтожала тех, кто ее породил. Виктор Юг был потрясен страшной судьбой своего кумира. Но… в конце концов он заявил: «Я политик и солдат. Я буду делать все, что от меня требует моя страна. Раз Робеспьер оказался плох, я буду бороться с его сторонниками…»

Во Франции возникли новые веяния, возрождалась вера в Бога. Перестали разрушать церкви и разрешили службы. И Юг на Гваделупе стал защищать священников. Не потому, что стал верующим, а потому, что «значит, так надо»… Затем его вызвали во Францию, и многие думали: тут-то ему и конец! Ответит за прежние злодейства. Но Юг вернулся на Гваделупу в новом высоком звании и с новыми полномочиями. Теперь он был уже не республиканцем, а сторонником Бонапарта.

Бонапарт, как известно, произвел переворот и еще до того, как объявил себя императором, он сделался диктатором Франции — ее генеральным консулом. Он не был уже республиканским генералом. Новая роль требовала нового поведения. Бонапарту стало известно, что белые плантаторы на Гваделупе и других островах архипелага страдают от бесчинств негритянской армии, от освободившихся рабов, от невозможности нормально вести хозяйство, и он вполне логично (со своей точки зрения) решил: все должно стать как прежде.

«Я политик и солдат, — говорил бывший комиссар Конвента Виктор Юг. — Я делаю то, что от меня требует моя страна». Страна в лице Бонапарта требовала возродить рабство, и Юг начал возрождать его на всех Малых Антилах. Сил для этого хватало. Бонапарт послал туда эскадру под командой своего тестя адмирала ле Клерка.

Не так давно в этих же местах Юг на площадях городов и поселков громко читал конституцию республики и указы об уничтожении рабства. Раздавал всем трехцветные кокарды и клялся в своей преданности идеалам свободы. Теперь с той же энергией он оглашал декларации, что бывшие рабы обязаны — под угрозой смерти — вернуться к прежним хозяевам и повиноваться им беспрекословно. Черные батальоны во главе с офицерами — неграми и мулатами — приготовились к отпору. Бывшие рабы толпами уходили в джунгли… Это можно назвать по-всякому: метяжом, борьбой за свободу, гражданской войной. Историки называют это «Кампания тысяча восемьсот второго года».

Юг залил кровью острова, в том числе и Гваделупу. Там погибло около десяти тысяч человек. Французским солдатам, приплывшим с ле Клерком из Франции, не было дела до судьбы туземцев, они выполняли свою миссию. Солдаты Гваделупы сопротивлялись как могли. Я читал, как недалеко от города Бас-Тер солдаты ле Клерка осадили в одном форте республиканцев. Тех было около трехсот человек. Они держались, сколько могли, потом впустили осаждавших в ворота, а командир форта, полковник-мулат Луи Дельгре, крикнул «да здравствует свобода!» и приказал взорвать пороховые запасы. Погибли все… Видимо, это был один из последних актов той кампании… Рабство было восстановлено, и отменили его лишь в сорок восьмом году. Еще почти полвека мучений…

— Бывает и хуже, — бесцветным голосом заметил лейтенант Новосельский. — Есть места, где рабство не отменили до сей поры.

— Что вы имеете в виду? — спросил сквозь сигаретный дым лейтенант Стужин.

— Я, собственно говоря, имел в виду Кубу. А вы, очевидно, решили, Александр Гаврилович, что Российскую империю?

— Я рад, что не ее, — сухо отозвался Стужин. — Ибо нет ничего общего между системой, основанной на безраздельном всевластии и чудовищных издевательствах над чернокожими, и сложившейся исторически крепостной взаимосвязью в нашей стране. Эта взаимосвязь в основе своей содержит отеческое попечение дворянством громадной и пока еще не просвещенной, не готовой к самостоятельной жизни массы…

— Это звучит весьма академично, — подал голос лейтенант Новосельский. — Однако такие суждения кое у кого могут вызвать разные несогласия…

— Каковые и привели к выступлению на Сенатской площади три десятка лет назад, — вставил Митя.

— Вас, гардемарин, в ту пору не было на свете, — раздраженно сказал Стужин. — Не думаю, что у вас есть право судить о тех событиях.