Ледяное озеро - Джон Фарроу

Гармонию. Отец, должно быть, по привычке все еще цеплялся за какие-то образы и представления, хоть время его вышло.

Подъезжая к Сен-Жак-ле-Мажор-де-Вольфстауну, Эмиль Санк-Марс старался совладать с охватившим его волнением. Еще не пришло время горевать, утешал он сам себя, горе ждет его впереди. Ясно было, что, пока отец в здравом уме и твердой памяти, он такой же находчивый и рассудительный, каким был всегда. Слезы будут позже. Теперь — последние слова. Слова, идущие от сердца.

Эмиль Санк-Марс оставил машину у обочины перед отцовским домом. Дорожку, которая вела вдоль здания к обветшавшему гаражу, расположенному в глубине участка, покрывал снег. Его давно не убирали, и, скорее всего, теперь он так и будет лежать здесь до весны. Ехать старику было больше некуда. А дорожку до крыльца и само крыльцо, наверное, будет чистить сосед. Типично квебекская архитектура — ступеньки начинались почти на обочине, потому что в таком климате никому не доставляет особого удовольствия чистить снежные заносы. Детектив поднялся по ступенькам в дом своего детства, наполненный тенями былых времен, память причудливо будила в сознании воспоминания о молодом отце, об их взаимной любви — терпеливого папы и неугомонного сынишки; гордого отца и уставшего от мирской суеты взрослого сына, — блики прошлого сутулили ему плечи, били по нервам, наполняя сердце печалью.

Детектив вошел в дом без стука.

Первое, что его поразило — хоть он мог бы это предвидеть, — была отцовская кровать, перенесенная сверху в гостиную, на тот ее пятачок, куда падало солнце, совсем рядом с прихожей. Теперь отцу не надо было подниматься на второй этаж, здесь ему было удобнее. Через широкое окно он мог смотреть на улицу, рядом стоял телевизор, из кухни доносились манящие ароматы готовящейся еды. Правда, здесь было дальше до уборной, но, если с ним все время оставалась сиделка, он, наверное, все равно по привычке пользовался уткой.

Эмиль вошел тихо, ему не хотелось беспокоить отца.

Голова старика покоилась на подушке, вид у него был неважный. Лицо заострилось, цвет седых волос напоминал цвет снега во дворе. Казалось, он спокойно спит, несмотря на подставку с раствором для внутривенных вливаний и кислородную подушку, от которой тянулась прикрепленная к носу трубка. От шагов Эмиля пол заскрипел, он застыл на месте. Отец слегка повернул голову, открыл глаза. Он еще ничего не сказал, казалось, даже не успел узнать сына, но уже улыбнулся. Неважно, кто к нему заглянул на огонек, улыбка Альберта предназначалась каждому, кто решил его навестить. Даже если бы сама смерть вторглась к нему с таким же шумом, подумал Эмиль Санк-Марс, у отца нашлась бы улыбка и для нее.

Отец несколько раз быстро моргнул, как будто хотел лучше разглядеть вошедшего.

— Это ты, детектив? — спросил старик. — Таким высоким можешь быть только ты.

— Да, папа, это я. Ну, как ты?

— Сонный. А так — ничего. Подойди поближе, Эмиль.

У Альберта не хватило сил поднять руку, чтобы обменяться с сыном рукопожатием. Эмиль склонился над отцом и поцеловал его в щеку, потом взял за руку. Через несколько минут он почувствовал, что к старику после сна возвращаются силы. Большая, костлявая рука сжимала его руку, они застыли так минут на десять, потом Эмиль встал и снял наконец зимнюю куртку.

Он зашел на кухню и увидел там сиделку, раскладывавшую пасьянс. Она не заметила, как он вошел. Когда Санк-Марс был еще мальчиком, в отцовском доме карточные игры всегда были под запретом, он вспомнил об этом и хотел уже было одернуть сиделку, но вовремя спохватился. Его замечание прозвучало бы просто глупо, да и отец вполне мог бы на него за это рассердиться — ведь не все запреты его молодости прошли проверку временем. На самом деле их осталось совсем немного. Санк-Марс заварил чай себе и отцу и отнес чайничек с чашками в комнату на серебряном подносе. Это вызвало в нем печальные воспоминания другого рода, потому что перед ним вдруг всплыл образ матери, которая всегда приносила мужу чай на этом же подносе. Она скончалась уже больше десяти лет назад.

— Папа, я принес чай.

— Прекрасно!

Санк-Марс нажал на рычаг, поднимавший изголовье кровати, отец оказался почти в сидячем положении, потом подвинул к кровати свой стул. Он разлил чай по чашкам, и оба мужчины стали неспешно его потягивать в знакомой уютной атмосфере старого дома.

— Эмиль, — начал Альберт Санк-Марс, — я хотел тебе кое-что сказать.

Французский язык всегда составлял важную часть жизни Альберта. Он, конечно, прекрасно знал местный его диалект, но очень следил за хорошей дикцией, правильным произношением и подбором самых точных слов. Эта привычка прочно укоренилась в нем за долгую жизнь, не изменил он ей и теперь. Голос его был слаб и глуховат, он часто делал паузы, чтобы не сбить дыхание, но каждое слово выговаривал отчетливо и точно, оттеняя каждый звук, и с предельной ясностью выражал свою мысль. Санк-Марс подумал, что одной его дикции должно было быть достаточно, чтобы попасть в рай.

— Мне тоже хотелось тебе что-то сказать, папа, — ответил он отцу.

— Сначала — моя очередь, — сказал старик. — Я собирался это сделать со смерти твоей матери. Но ты, Эмиль, слишком сильно горевал на похоронах, был таким же потерянным и подавленным, как и я. Мы редко думаем так о себе, но тогда я понял, что, когда придет моя очередь, ты тоже очень расстроишься. Так уж мир устроен, но когда ты отец, легко забыть, что это значит для сына.

— Да, папа, я буду сильно горевать. Я и сейчас уже печалюсь. Ничего не могу с этим поделать и бороться с этим не могу. Но, понимаешь, когда у тебя горе, ты горюешь по другим. Это со временем проходит. Я не забуду тебя никогда, но от горя когда-нибудь оправлюсь.

— Да, да, — нетерпеливо повторил Альберт, — ты всегда пытаешься делать выводы, детектив, это одна из твоих ошибок.

Санк-Марс улыбнулся. Душа отца даже на пороге кончины ничем не отличалась от души младенца.

— Продолжай, папа. Обещаю больше тебя не перебивать.

— Спасибо. Я много раз говорил тебе, Эмиль, что мне хотелось стать священником. Я и тебя уговаривал пойти в священники. Мне хотелось, чтобы тебе на долю выпала такая жизнь, в которой мне было отказано.

Санк-Марс уже много раз слышал эту историю. Осуществить свое призвание отцу помешала война. Он решил принять в ней участие, поскольку таков был его нравственный выбор, реакция на пожар разгоревшейся в Европе трагедии, хотя в Квебеке его многие не понимали. Вернулся он до окончания войны, потому что был ранен, хоть и не в сражении. Его младший брат уже учился в семинарии, отец постоянно хворал, и ему пришлось кормить всю семью. Вскоре Альберт влюбился и женился, потому что его невеста уже ждала ребенка.

— Когда мама твоя от нас ушла — не знаю, почему это раньше до меня не доходило, — я понял, что всю жизнь говорил тебе грубости.

— Папа…

— Ты же обещал мне. — Альберт откинулся на подушки.

— Прости. Продолжай.