Последний характерник - Валерий Федорович Евтушенко

словно смерч сухую солому. Морозенко, оказался в окружении один и, вертясь на коне, словно уж, отбивался сразу от десятка гусар, стремившихся взять его живым. На выручку побратиму ринулся Иван Богун, напоминавший в своей развевающейся керее горного орла, но навстречу ему метнулась гусарская хоругвь и сам могилевский полковник оказался в окружении, вынужденный отбиваться от наседающего на него противника. Получив неожиданную помощь, Остророг также перешел в наступление, ударив с фланга на заднепровцев хоругвями полковников Мисельского и Клодзинского, а Лянцкоронский повернул хоругви ротмистров Панского и Понятовского, окружив и татар, и заднепровцев Бурляя. Остальные осажденные, воодушевленные их примером, также перешли в контратаку, отбрасывая казаков от валов по всему фронту.

Серко не в силах больше сдерживаться, повернул голову к гетману, находившемуся в шагах пятидесяти от него, и вперил в него свой горящий взор, мысленно требуя, настаивая, заклиная Хмельницкого послать его в бой. В ту же секунду их взгляды встретились и, мгновение помедлив, гетманская булава повелительно метнулась вперед. Она еще не успела опуститься вниз, а Серко уже, повернувшись к своим охотникам, крикнул, перекрывая шум битвы: «Гайда!». Верныдуб и сотники повторили эту команду, и, рванув с места в карьер, полк охочекомонных помчался вперед.

Восемь тысяч конских копыт словно плугом стремительно вспахивали верхний слой земли и травы на лугу, охотники мчались, низко пригнувшись к лукам седел, всеми овладело знакомое каждому опытному солдату упоение боем. Хоругвь Панского не успела повернуться лицом к внезапно появившейся коннице и ударом двух тысяч взметнувшихся в руках охотников клинков была искрошена за несколько минут. Такая же участь постигла и хоругвь Понятовского. Почувствовав поддержку, воспрянули духом казаки окруженных корсунского, могилевского и гадячского полков, тем более, что вслед за Серко на выручку татарам уже летел сам грозный Тугай — бей. Находясь в самом центре вспыхнувшего с новой силой сражения, Серко увидел, что шагах в трехстах от него конь Морозенко свалился наземь, и на упавшего корсунского полковника навалилась целая куча солдат. С искаженным яростью лицом к нему прорывался Иван Богун, сметая ударами сабли всех на своем пути, но внезапно и он, схватившись за грудь, медленно склонился к луке седла. Несколько казаков тут же окружили его, уводя своего раненого полковника с места боя. Переведя взгляд в сторону, Серко увидел, что неподалеку от него Бурляй, словно бешеный вепрь — одинец бросается со своими людьми на выстроившуюся в каре немецкую пехоту, но презрение казаков к смерти встречало ответное мужество ветеранов тридцатилетней войны, спокойно отражавших все их атаки. В горячке боя гадячский полковник не заметил, что сзади к нему устремились несколько гусар, намереваясь пронзить его своими длинными копьями. Этого Иван допустить не мог, поэтому, призвав на помошь свое чародейное искусство, заставил все процессы обмена веществ в своем организме ускориться. Причем он с удивлением понял, что сила его искусства заметно возросла, так как ускорился не только он сам, но и его Люцифер. Для всех окружающих время словно замедлилось, поэтому Серко вместе с конем не составило труда в доли секунды преодолеть расстояние, отделявшее его от Бурляя, и сначала обрубить наконечники нацеленных на полковника копий, а затем снести головы и самим гусарам, которые так и не поняли, кто стал причиной их смерти. Не выходя из состояния транса, Серко развернул коня в сторону, где гусары окружили Морозенко, но понял, что помочь ему он уже не сможет. Дело было даже не в расстоянии, а в том, что корсунского полковника уже связали и тащили в замок, а на пути Ивана встала целая гусарская хоругвь Дмитрия Вишневецкого. В бессильной ярости Серко налетел на нее и рубил, рубил без отдыха гусар, которые воспринимали его, словно размытый силуэт, поэтому не успевали защититься или ответить ударом на удар… Все же, как ни сильно было волшебное искусство Ивана, но и он выдохся, постепенно откатываясь к своим охотникам. Воспрянувшие духом гусары вновь начали теснить казаков, но в это время сбоку в их ряды врезался свирепый Тугай — бей, придя на помощь татарам, которые тоже попали в окружение. Бесстрашный и отважный воин был перекопский бей, но и ему не повезло. Кто — то из гусар ударил его кончаром прямо в лоб и только стальная мисюрка, разлетевшаяся от удара, спасла ему жизнь, хотя он бессильно склонился к луке седла, получив ранение в голову. Спустя несколько минут Серко заметил, что и раненого чьим — то выстрелом Бурляя казаки выводят с поля боя. Таким образом, все командиры вышли из строя и Серко ничего не оставалось иного, как подать общую для казаков и татар команду к отступлению. Но к этому времени казаки и татары на других участках отступали уже по всему фронту перед валами и поляки их не преследовали, так как у них на это не оставалось сил. Вишневецкий, видя, что Могилевский, Корсунский, Гадячский полки вместе с татарами тоже отходят, не стал их преследовать, а отдал приказ своим хоругвям возвращаться в лагерь. Потери казаков и татар в этом яростном сражении были ужасными, но и у поляков хоругви Панского, Понятовского, Мисельского и Клодзинского были полностью уничтожены, а остальные значительно поредели.

Глава десятая

В разведке

В пылу сражения Серко не заметил, что солнце давно уже миновало зенит и клонится к западу. Казацкие полки, отхлынув от польских валов, отходили, соблюдая порядок и дисциплину. Казаки отступали, помогая идти раненым и по возможности вынося тела убитых товарищей. Поляки занимались тем же, пушечная стрельба утихла, только порой то там, то тут еще раздавались редкие ружейные выстрелы. Остаток дня прошел спокойно, но поздним вечером, собрав полковников в своем шатре на раду, Хмельницкий, только что возвратившийся от Ислам — Гирея, мрачно сказал:

— Хан не доволен тем, что штурм не дал результатов. Тугай — бей тяжело ранен, несколько тысяч татар погибло. У нас тоже огромные потери, Морозенко попал в плен, Богун и Бурляй получили тяжелые ранения, не знаю выживут ли. Ляхи проявили завидную стойкость и мужество, словно сам черт в них вселился, дерутся как дьяволы.

— Это все Ярема, дидько его забери, — хлопнул широкой ладонью по столу Степан Байбуза, — если бы не он, сегодня ляхам бы точно конец наступил.

Остальные полковники глухо зашумели, поддерживая Байбузу.

— Сам знаю, что Ярема, — повысил голос Хмельницкий. — Но и его Кривонос бил в свое время. А мы с вами, что хуже?

Он обвел тяжелым взглядом присутствующих и твердым тоном произнес:

— Завтра новый штурм, надеюсь, последний.

— У