Отель "Гонолулу" - Пол Теру

Глен вспыхнул, и бывший хозяин поспешил извиниться, но и вернувшись домой, бедняга все вспоминал это выражение: «деревянная нога». Оно не давало ему покоя. А ведь новая нога была отнюдь не из дерева, а из металла и пластика, она даже сгибалась, на нее был надет новенький ботинок. Глен опробовал ее — сперва на костылях.

— Долговязый Джон Сильвер! — приветствовали его друзья. — Тебе попугай нужен. «Джим, мой мальчик!»

Глен понимал, что ребята вовсе не хотят обидеть его своими подначками — напротив, таким способом они оказывали ему поддержку, пересказывали Глену все приходившие на ум анекдоты и побасенки о людях с деревянной ногой. Им казалось, если они будут грубовато подшучивать над его увечьем, Глен и сам научится относиться к нему с юмором, но Глен, возвращаясь домой, снова плакал. В магазин он больше не ходил. Алиса старалась как-то ободрить мужа, но ей не хватало терпения. Когда Глен расплакался, она перешла к упрекам: «Ты просто жалеешь себя!» Пусть так, но что в этом такого? Похоже, больше его никто не жалел. С какой стати все решили, что жестокие шутки — лучшее лекарство в таком горе?

— Я слишком стар, чтобы заново учиться ходить, — сердился Глен.

— Что ж, я пока не калека, — ответила Алиса, в очередной раз задев его чувства, и вернулась на прежнюю работу — секретаря, которую она оставила, чтобы заниматься воспитанием Бретта. Теперь Глен сидел дома и сам мог присмотреть за сыном.

Вскоре Бретт наябедничал матери, что Глен его бьет. Отец не отрицал: мальчик эгоистичен, легкомыслен, не умеет быть благодарным. В точности как тот мерзкий выродок из Гонолулу, который заставил Глена рисковать жизнью ради брелка для ключей.

Алису, похоже, напугала бессильная злоба мужа. Большую часть дня она проводила вдали от него, а когда звонила, звала к телефону Бретта. «Мамочка опять застряла на работе, милый». У нее началась своя жизнь вне семьи — не только работа в юридической фирме, где она пришлась ко двору, но и успешная игра на бирже «по маленькой». Молодой консультант, к чьим финансовым советам прибегала Алиса, сделался ее любовником.

Глену казалось, будто во всем его теле благополучно функционирует только приделанная к культе новая нога из пластика и металла. Все остальное умерло. Он постоянно злился, потеря ноги привела к утрате потенции. Одолели мигрени, культя болела, Глен не мог даже ходить в магазин. Он бы предпочел избить жену, а не ребенка, но сойдет и ребенок — через него он причинял боль Алисе. В один прекрасный день ему удалось стукнуть Бретта так, что кровь хлынула у мальчика из носу, и в тот же вечер Алиса, «чтобы спасти сына», ушла с ним из дому и получила судебный ордер, запрещавший Глену приближаться к ней и ребенку. Она проделала это столь быстро, что Глен отчасти даже восхищался ее ловкостью и оперативностью. Потом он выяснил, что его жена живет с Милтоном, юрисконсультом, и начал презирать ее. Она сама открыла ему всю правду.

Нет более страшного, более унизительного оскорбления, чем высказанная в лицо правда. Глен Корнелиус решил было покончить с собой, но вместо этого запил. Выпивка помогала, но он знал: с «волчьими временами» жизнь его кончилась.

— Такое часто случается, — заметил Хобарт Флейл. — Люди просто не думают об этом.

«Ма ма ма ма ма ма ма ма ма», — словно заикаясь, выговаривают китайцы, и, если каждое «ма» произнести с должным ударением и правильным тоном, выйдет вовсе не тавтология, а осмысленная фраза: «Ругает ли мать лошадей или лошади будут ругать мать?»

Эта фраза часто вспоминалась мне, когда я смотрел на мадам Ма, ругавшую и лошадей, и всех, кто подворачивался под руку. Ей не нравилось, когда поблизости крутилась Роз, и, уводя дочь, я против собственного желания вынужден был общаться с мадам Ма. Она постоянно проживала в отеле, а постоянные жильцы, как правило, доставляют гостинице больше всего хлопот, как члены огромного нескладного семейства, от которых не дождешься ничего, кроме склок, притязаний на особые привилегии и недовольства всеми окружающими.

К чему эта женщина твердила мне, что Роз — мартышка, а не девочка? Мне нравились дочкины проказы. Я и сам видел, как она похожа на обезьянку, когда пальцами цепляется за стул, одним рывком взлетает на него и садится не на попку, а на коленки. Она могла протянуть руку к свечке и погасить огонек, по-обезьяньи ухватив его грязными пальчиками. Однако Роз не всегда вела себя, как братья наши меньшие. Как-то раз она спросила:

— Почему огонь поднимается над свечкой, а никогда не опускается вниз? — Спросила и рассчитывала на разумный ответ.

— Не играй с огнем! — рявкнула мадам Ма, когда Роз задала ей этот вопрос. Скверная старуха, злобная белая маска вместо лица, поджатые в постоянном упреке губы. Она смахивала на парадный портрет Эдит Ситуэлл[18], но, когда я заикнулся об этом, мои служащие — любители прозвищ — вытаращились в недоумении. Мадам Ма удалось-таки напугать Роз, стул накренился, и девочка шлепнулась на пол.

— Так тебе и надо! — ликующе, кровожадно заявила старуха, наслаждаясь всхлипами моей дочурки.

Никто не осуждал Роз так строго, как мадам Ма. Достаточно было малышке издать самый тихий звук, и мадам демонстративно замолкала, словно оцепенев, поворачивала к девочке лицо с гримасой крайнего неодобрения, выпучив темные глаза, и преувеличенно, театрально фыркала. Она была хаоле, а замуж вышла за китайца по фамилии Ма. Мадам Ма вела колонку в «Гонолулу Адвертайзер».

— Она пупуле, но она наша гостья, — твердила Милочка. Моя жена знала правила: пусть мадам Ма и пупуле, умалишенная, но она поселилась в номере 504 задолго до моего приезда. С китайцем Ма она давно развелась, вырастила сына-полукровку, хапа, по имени Чип, которого обожала и часто упоминала в своей колонке, полной сплетен, советов и пустой похвальбы, сообщений о вновь открывшихся или охотно посещаемых знаменитостями ресторанах. Эта женщина столько писала о еде, а сама готовить не умела. Она присутствовала на всех мероприятиях, знала всех по имени и располагала неистощимым запасом анекдотов (по большей части непристойных) из послевоенной истории острова.

Фотография мадам Ма над газетной колонкой изображала привлекательную, даже блестящую даму лет сорока с небольшим, но реальной мадам Ма было хорошо за шестьдесят. В газете она представала женщиной, которая обеими ногами стоит на земле, руководствуясь народной мудростью, унаследованной от бабушки-ирландки, кама-аина, этого кладезя здравого смысла Старого Света. Да и на остроты Чипа всегда можно было рассчитывать. Очаровательный паренек, навеки застывший на пятнадцати-шестнадцати годах (я-то знал, что Чипу стукнуло сорок один, он лентяй и опустившийся пьяница, а его любовник Амо Ферретти — еще старше и зарабатывает на жизнь, составляя букеты). Ферретти был португальцем, в Кайлуа у него имелись жена и дети. Мадам Ма обычно приглашала сына и его любовника в отель на воскресный обед. Во время одного из таких обедов Роз свалилась со стула, а мадам Ма удовлетворенно фыркнула.