Тяжелый свет Куртейна. Синий - Макс Фрай
Шрифт:
Интервал:
Так непривычно видеть по-настоящему сердитого Стефана, что я отворачиваюсь к окну.
– Ну извини. Я, если что, не дразнился. Не проверял, сумею ли тебя разозлить.
– Знаю, что не дразнился, – вздыхает Стефан и снова садится на стул. – Потому и сержусь. Зря, конечно, сержусь. Ясно, что тебе очень трудно. На самом деле даже вообразить не могу, насколько, поэтому представляю самое наихудшее, а потом умножаю на двадцать пять. Возможно, я ошибаюсь, и умножать надо на двести девяносто четыре? Или даже на тысячу – например.
– Не жадничай, умножай сразу на бесконечность. А потом подели на ноль. В результате получишь более-менее объективную картину. Надеюсь, содрогнешься. И, может быть, все-таки согласишься меня убить.
– Не соглашусь, – твердо говорит Стефан. – Ни при каких обстоятельствах. Потому что, будешь смеяться, некого убивать. Ну или некого оставлять в живых – смотря как поставить вопрос. Ты весь, целиком, человек, от макушки до пяток. И весь, целиком, чистый потусторонний дух. Невозможно отделить одно от другого, так уж ты интересно устроен. Отчасти по моей милости, извини.
– По твоей милости?!
Это, получается, еще непонятно, кто кого сейчас будет убивать.
– Говорю же, только отчасти. Когда я заключал контракт с твоим приятелем, подсказал ему верное средство от опостылевшего одиночества, более-менее неизбежного для всемогущих существ: найти подходящего человека, достаточно крепкого, веселого и отчаявшегося, чтобы выдержал уготованную прекрасную участь, и как следует околдовать; заодно излишки всемогущества найдется куда пристроить, чтобы не разнести здесь все на куски одним случайным чихом. Ну и получилось, что получилось. Честно говоря, даже лучше, чем я себе представлял. И теперь не откажусь от этого приобретения ни за какие коврижки. Ты мне здесь очень нужен – таким. Ты и есть та самая точка, в которой человеческая реальность соединяется с миром духов, самим фактом своего существования делаешь нас возможными друг для друга. Ты – прецедент и пример; можно сказать, своего рода мост между разными сторонами реальности, примерно как люди-Мосты Этой Стороны, живущие среди нас без памяти и надежды ради утверждения своей зыбкой родины неутолимой тоской. Только жизнь у тебя все-таки повеселей, чем у них, согласись. Зато и масштабы другие. И ответственность, если на то пошло. Без тебя здесь сразу станет по-старому, как в те скучные времена, когда на границе между всеми пересекающимися в этом городе реальностями стояла глухая, почти неодолимая стена, об которую я сам столько лбов, своих и чужих когда-то расшиб – ты не поверишь. Нет уж, хватит с меня.
– Да ладно тебе, – растерянно говорю я. – Не настолько я важная персона, чтобы без меня вот прям сразу все снова пошло наперекосяк. Выкрутитесь, небось.
– Выкрутимся, конечно, – вздыхает Стефан. – Как висельник в петле крутится, видел? Ай, ну да, конечно, не видел. Вечно забываю, насколько ты молодой.
– И столько поучительных исторических зрелищ пропустил, – подхватываю я. – Ладно, твоя позиция мне понятна. Ну и черт с тобой. Не хочешь – не убивай, кто ж тебя заставит. Тем более, если все равно толком некого. Но учти, другого шанса отвести душу тебе, возможно, не представится. Сам потом будешь локти кусать.
– Звучит пугающе, – мечтательно говорит Стефан. – Слушал бы такие угрозы и слушал. Пожалуйста, продолжай.
– Обойдешься без продолжения. И так ясно, что умирать целиком я пока не готов. Не для того моя роза цвела! Но учти: я отомщу – сразу за все, одним махом. Трепещи, это будет ужасно: в ближайшее время приду навестить тебя на рабочем месте. Заодно поглазею на легендарный красный самокат. И может быть даже прокачусь по… Эй, убери из-под моего носа эту жуткую штуку, которая прикидывается твоим кулаком, а на самом деле заключает в себе грядущую погибель Вселенной. Во-первых, я все равно не боюсь, а во-вторых, я же не сказал, что намерен кататься именно в твою очередь. У Татьяны, например, отберу. Обижать хороших девушек – моя специализация, стало быть ее судьба решена.
– Только попробуй, – ухмыляется Стефан. – Это же я только убивать тебя не согласен, а отколотить – всегда пожалуйста. Давно пора, да все никак не соберусь, вечно что-нибудь отвлекает. Так что приходи ко мне на работу, действительно. Это наш с тобой шанс.
И снова встает, всем своим видом демонстрируя готовность незамедлительно прекратить наслаждаться моим обществом во имя других, гораздо более изысканных удовольствий. Ладно, имеет полное право, я бы и сам от такого счастья сбежал. Поэтому больше не стану его останавливать, хоть меньше всего на свете хочу сейчас снова остаться наедине с собой.
Но Стефан идет не к выходу, а ко мне. Кладет на плечо руку, по-прежнему такую тяжелую и настоящую, что уже за одно это спасибо ему.
– Есть один способ облегчить твою жизнь, – говорит он. – Настолько старый, что не только люди, а даже сама земля его позабыла; кроме меня, получается, некому разболтать. А я до сих пор держал язык за зубами, потому что ты и так уже немного слишком ужасный. Зря смеешься, правду тебе говорю, даже на мой вкус перебор. А теперь, небось, совсем выйдешь из берегов. Но ладно, черт с тобой, выходи на здоровье. Подумаешь, великое горе. Усмирять веселее, чем хоронить.
Я смотрю на него, как громом небесным пристукнутый. И не спрашиваю: «Что за способ? От чего такого прекрасного я выйду из берегов?» – только потому, что нет смысла разговаривать голосом, когда ты сам, весь, целиком – вопрос.
– Сожги свои имена, – говорит Стефан и так пристально глядит мне в глаза, словно собирается прямо сейчас, не сходя с места заколдовать каким-нибудь варварским дедовским заклинанием, о которых приличному скромному потустороннему духу, пока он живет в человеческом теле, лучше вообще не догадываться, чтобы крепче спать. – Все до единого: полученное при рождении, записанное в документах, детские прозвища, школьные клички и псевдонимы, включая те, которые сам в последние годы придумывал то ли просто для смеха, то ли смутно предчувствуя, что выход где-то в этой стороне. Будь внимателен, вспомни каждое имя, ни одного не пропусти, спали все к чертям собачьим дотла и новых больше не заводи. Так когда-то поступали духи, пойманные жрецами и насильственно связанные разного рода обременительными обязательствами, чтобы те не смогли снова их призвать.
– И что, помогало? – растерянно спрашиваю я.
– Кому как. Но легче всем становилось, по крайней мере, на время. Это довольно большая степень свободы – когда не только волхвы, но и собственная судьба больше не знает, как тебя позвать. Пока все они дружно чешут репу, ты веселишься. А когда все-таки придумают, как наложить на тебя лапу, вполне может оказаться, что ты уже достаточно силен, чтобы повернуть все по-своему. В твоем случае – самому выбирать, сколько в тебе человеческого, как оно проявляется и в какой момент. Если бы ты страдал эпилепсией и при этом занимался балетом, я бы сказал – равномерно распределить припадки по выступлениям в тех местах, где они могут сойти за танцевальные элементы…
– …и я бы в тот же день вылетел из труппы без выходного пособия. Но ладно, из нашего погорелого театра меня пока, вроде бы, некому выгонять.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!