Убийство в Орсивале - Эмиль Габорио

Голос, акцент и жесты Лекока придавали его рассказу захватывающий интерес. Казалось, он видел воочию преступление, самолично присутствовал при тех ужасных сценах, которые описывал. Его слушатели внимали ему, затаив дыхание, боясь даже жестом одобрения нарушить его рассказ.

— В этот момент, — продолжал агент тайной полиции, — злоба и страх, овладевшие графом Треморелем, достигают своей высшей точки. Когда он только замышлял преступление, то думал, что убьет жену, овладеет этим письмом и, выполнив свой план, успеет убежать. Но все его расчеты не оправдались. Сколько времени потеряно даром, тогда как с каждой минутой все уменьшается и уменьшается возможность спастись! Тысячи опасностей, о которых он даже не думал, встали вдруг перед ним. А что, если сейчас приедет к нему кто-нибудь ночевать, как это было несколько раз? Разве не может вернуться кто-нибудь из прислуги? Один раз в зале ему показалось, что кто-то звонит в дверь. От этого им овладевает такой страх, что он роняет свечу, — я сам видел на ковре пятна стеарина. Ему слышатся страшные звуки, которых он даже и не заметил бы в обычных условиях. Ему кажется, что кто-то ходит в соседней комнате, паркет потрескивает. Не жена ли это встала? Хорошо ли он убил ее? Что, если вдруг это она подбежит к окошку, позовет на помощь? Страхи овладевают им окончательно, граф возвращается в спальню, берет кинжал и снова поражает им графиню. Но рука его уже устала, и он наносит только легкие удары. Затем в приступе безумия начинает топтать каблуками тело женщины. Отсюда — обнаруженные при вскрытии ушибы без кровоподтеков.

Лекок остановился и перевел дух.

— Вот вам первая часть драмы, — продолжал он. — За подъемом духа у графа наступил упадок. Надругавшись над трупом жены, он опустился в кресло. На лохмотьях материи на одном из сидений заметны складки, которые указывают на то, что на нем кто-то сидел. Каковы теперь мысли графа? Он собирается с силами, поднимается, и знаете ли вы, что он делает? Он хватает ножницы и отрезает себе длинную роскошную бороду.

— А! — воскликнул отец Планта. — Теперь я понимаю, почему вы так долго смотрели на его портрет.

Лекок был так занят своими мыслями, что даже не заметил этого восклицания.

— Представьте себе теперь графа Тремореля, — продолжал он, — бледного, испачканного кровью жены, перед зеркалом, с бритвой в руках, прямо куском мыла натирающего лицо, в этой перевернутой вверх дном комнате, тогда как всего только в трех шагах от него, на полу, валяется труп жены. Смотреться в зеркало, видеть в нем себя и позади себя покойника — уверяю вас, для такой храбрости нужна масса энергии, которая свойственна только отчаянным преступникам, да и то не всем. Он бреется. Руки его так дрожат, что он едва может справиться с бритвой. На лице у него обязательно должны остаться порезы.

— Как! — воскликнул доктор Жандрон. — Вы допускаете, что граф тратил время на бритье?

— Я в этом убежден, — ответил Лекок и повторил это слово по слогам: — У-беж-ден! Меня заставила убедиться в этом салфетка, которой вытерта бритва. Одна из них только недавно была в употреблении, потому что оказалась еще мокрой. Если этих доказательств для вас мало, то я пришлю из Парижа двух своих подручных сыщиков, они обшарят все закоулки замка и сада и найдут и бороду Тремореля, и белье, в котором он брился. Я тщательно осмотрел мыло на умывальнике, и все заставляет думать, что он не использовал щетки для бритья. Треморель всегда ходил с бородой. Он сбрил ее, и его физиономия так изменилась, что если он с кем-нибудь встретится, то его не узнают. Преобразившись, он спешит обставить дело так, чтобы все подумали, что вместе с женой разбойники убили и его. Он разыскивает куртку Геспена, вырывает из нее кусок ткани около кармана и всовывает в руку убитой. Затем берет тело графини на руки и спускается с ней по лестнице. Раны кровоточат страшно, на каждом шагу оставляя следы. Дойдя до конца лестницы, он должен положить труп на пол, чтобы отпереть дверь в сад. В это время и натекла та масса крови в прихожей. Отперев дверь, граф возвращается к трупу, поднимает его и несет до самой лужайки. Здесь, устав нести, он волочет его за плечи, сам идя задом, воображая, что так оставит на траве след, который заставит предположить, что и его собственное тело волокли так же и бросили в Сену. Только несчастный позабыл о двух вещах, которые выдали нам его с головой. Он не подумал о юбках графини, которые, примяв траву широкой полосой, разоблачат его хитрость, упустил из виду свою элегантную обувь — след превосходного ботинка с очень высоким каблуком отпечатался на сырой земле, оставив против графа доказательство ясное как день.

Отец Планта вскочил.

— Вы мне этой подробности не сообщали, — сказал он.

Лекок был доволен.

— Ни этой, ни многих других, — ответил он. — Но тогда я совершенно не знал того, что знаю сейчас. С другой стороны газона граф снова поднял на руки труп. Но и здесь, позабыв о том эффекте, который производит взбаламученная вода, или, может быть, — кто знает? — боясь намокнуть сам, вместо того чтобы бросить труп в воду, он кладет его тихонько, с тысячей предосторожностей. Но это еще не все. Он хочет, чтобы все думали, что между графиней и убийцами происходила борьба. Что же он делает? Каблуками он топчет песок и думает, что это собьет полицию с толку.

— Да! — проговорил отец Планта. — Это верно, я это видел.

— Отделавшись от трупа, граф возвращается в дом, — продолжал Лекок. — Время не терпит, но он все еще хочет отыскать проклятый документ. Он торопится принять последние меры предосторожности, которые, по его мнению, могут помочь ему достигнуть цели. Он бросает на газон платок и туфлю, а другую туфлю бросает на середину Сены. Он спешит и делает ошибку за ошибкой. Бутылки, которые он расставляет на столе, пустые. Он даже и не подумал о том, что это удостоверит его же лакей. Он хочет налить во все пять стаканов вино, но наливает в них уксус, чтобы доказать, что из них не пил никто. Он снова поднимается наверх, переводит вперед стрелку часов, но забывает переставить бой так, чтобы он соответствовал указанию стрелок. Он комкает постель, но делает это плохо, совершенно упуская из виду, что нельзя примирить три обстоятельства: скомканную постель, часы, показывающие двадцать минут четвертого, и то, что графиня одета точно в середине дня. Насколько возможно, он еще более увеличивает беспорядок. Он сбрасывает полог, пачкает белье в крови, брызгает ею на занавески и мебель. Наконец, он отпечатывает на входной двери кровавый след руки, который получился слишком точен, слишком ясен и четок, чтобы не догадаться, что он сделан искусственно. А теперь, господа, я задам вам вопрос: есть ли хоть одно обстоятельство, хоть одна деталь, которая не доказывала бы, что виновным является именно сам граф Треморель?

— А топор, — отвечал отец Планта, — топор, найденный на втором этаже? Вам еще показалось странным его положение!

— Извольте, господин мировой судья, — отвечал Лекок. — Благодаря вам и этот таинственный пункт становится совершенно ясным. Мы знаем, что госпожа Треморель владела какой-то бумагой, актом или письмом, которое скрывала от мужа и которое он жаждал иметь при себе. Но она ему отказывала, несмотря на все его просьбы и мольбы. Мы не будем очень смелы, если предположим, что это акт не только важности экстраординарной, но даже исключительной. Вот почему, несмотря на сознание крайней опасности и на то, что уже наступал рассвет, граф Треморель снова принимается за свои бесплодные поиски. Он вновь обшаривает мебель жены, книги, бумаги. Затем решает опять подняться на второй этаж и, вооружившись топором, идет туда. Он уже принимается за мебель, как вдруг в саду раздается крик. Граф бежит к окошку. И что же он видит? Филиппа или старого Берто на берегу, под ивами, около самого трупа. Теперь вы понимаете ужас убийцы! Опасность неминуемая, страшная. Уже день, преступление обнаружено, сейчас сюда прибегут, он погиб окончательно. Он должен бежать, бежать сейчас же, немедленно; даже если бы его увидели, встретили, остановили. Граф с силой отбрасывает топор, который оставляет зарубку на паркете, сходит вниз, рассовывает по карманам пачки процентных бумаг, достает куртку Геспена, пачкает ее кровью, бежит к реке, бросает куртку с моста в Сену и пытается скрыться. Забыв всякое благоразумие, вне себя, весь в крови, он бежит, перепрыгивает ров, и это именно его видит старый Берто. Он спасся. Но он оставил после себя это письмо, которое послужит против него тяжким обвинением и которое докажет правосудию его преступность и подлое сокрытие улик. Оно еще не найдено, но мы его найдем. Оно нужно нам для того, чтобы наши сомнения превратились в уверенность.