Сирены - Джозеф Нокс

– Злоупотребляет.

Она удивленно наморщила лоб.

– Не наркотой, а людским доверием, – пояснил я.

– Как будто ты этого не делаешь.

Я хотел улыбнуться, но в устах юной девушки эти слова казались констатацией факта. Чем-то вроде четкого рентгеновского снимка.

– Ты прикрываешься своими недостатками, – пояснила она. – И я тоже.

– А какие у тебя недостатки?

Она закивала в такт мелодии: пронзительный визг лазеров и что-то про ночную гулянку.

– Обожаю эту песню, – сказала она.

Я ждал.

– Я не очень нравлюсь окружающим. И ты тоже. – У нее стучали зубы, и она поглубже затянулась сигаретой. – В каком-то смысле это хорошо. Это значит, что мы можем втереться к ним в доверие.

– А к кому мы втираемся в доверие? К Зейну Карверу?

Она смотрела на струйку дыма.

– К нему все это не относится…

– Что?

– Кредитные займы, долги, работа.

– Значит, ты решила годик погулять, набраться опыта, прежде чем поступать в университет?

– А что такого?

– А вдруг ты не вынесешь из этого никакой пользы?

– Никакого будущего, – протянула она, совсем как Джонни Роттен[15].

Мы оба рассмеялись.

– Ты прав. Наверное, лучше скитаться по культурной глуши в обществе дебильных сверстников.

Я чокнулся с ней.

– Ну да, торговать наркотой интереснее.

– А знаешь, ты ничего. Обычно мне советуют вернуться домой.

– Кто советует?

– Зейн, Кэт, Зажим. Да все.

– А где твой дом, Иззи?

– Не важно…

– Как ты вообще тут оказалась?

Она посмотрела на меня.

– Ты сюда не вписываешься, – продолжал я.

– Почему?

– Сразу видно, что ты из богатой семьи.

– Да пошел ты, – сказала она. – Сразу видно, что ты из бедной.

– Поэтому я здесь.

Она помолчала, дымя сигаретой.

– Дома подруги-анорексички. Парни, которые мечтают коснуться моей руки и посвящают мне дурацкие поэмы…

– Изабель легко рифмуется.

– Ага, – согласилась она.

– Они повзрослеют. Изменятся.

– А что, с возрастом люди меняются?

Я не ответил.

Она стряхнула пепел на стол, опалив мне руку, и продолжила:

– Вот вы с Зейном поговорили. И что, он злоупотребил твоим доверием?

– Нет, до этого не дошло.

– Чего он хотел?

– Совета.

– Какого?

– Он решил перекрасить дом. Спрашивал, подойдет ли светло-зеленый к его томным глазам.

– Ты только что говорил про доверие…

– Да, давай о чем-нибудь другом поболтаем.

– Нет уж, – сказала она. – Выкладывай, чьим доверием он злоупотребляет.

Я молча глядел на нее, пока она не прочла ответ в моих глазах.

– Да пошел ты, – с нажимом повторила она и затушила сигарету о стол; на окурке остались следы оранжевой помады. – Я сама решаю, как мне поступать. – Она затянула шарф потуже, и я тут же вспомнил о шраме на шее.

Отвернувшись, я окинул взглядом зал. Бармен уставился на меня. Суд его оправдал. Улики пропали. Он дал Изабель вино с наркотиком. Сегодня ему придется иметь дело со мной.

Я помахал ему.

Изабель взяла стакан Кэтрин, глотнула водки и, не моргая, смотрела на меня, пока не выпила около трети.

– Хватит. – Я потянулся через стол за бокалом.

В шумном баре, среди тысячи посетителей, мы вдвоем сидели в оглушительном молчании.

– Надо же, – вздохнула Изабель. – Мы прямо как настоящая парочка.

Занавес. Грустный конец веселого представления. Вспыхнули лампы, озарив лица посетителей безжалостным светом. Парни и девушки, такие бодрые и энергичные в сумрачной прохладе, теперь выглядели уныло и жалко. Смолкла музыка, подпиравшая своды, и оживление рассеялось. Бар словно бы опустел. Бармен бродил между столами, собирал грязную посуду и постепенно приближался к нам, не сводя с меня запавших глаз на помертвелом, напряженном лице.

– Закрываемся. – Он с грохотом опустил на наш столик пластмассовую корзину с недопитыми бокалами.

Изабель разглядывала себя в зеркальце. У нее шла кровь носом.

– Подожди меня, – велел бармен.

Она покраснела, посмотрела на него и едва заметно кивнула.

– Лучше я ее домой провожу, – сказал я.

– С чего бы это?

– Никогда не знаешь, на кого наткнешься.

– Он к тебе пристает? – спросил бармен.

Изабель посмотрела на меня долгим усталым взглядом. По глазам было заметно, что она приходит в себя, но ее поведение оставалось неестественным. Она боялась бармена.

– Да, – тихо сказала она. – Пристает.

Бармен вытер нос, набычился. Потом с ухмылкой приподнял корзину за край и одним движением опрокинул. Меня осыпало битым стеклом, окатило потоками недопитого пива и прочих помоев. Откуда-то хлынула кровь. Мерзкое жидкое месиво потекло по ногам. Изабель съежилась на стуле. Вокруг заахали. Все разговоры разом смолкли. Какие-то парни загоготали. Посетители, уныло бредущие к выходу, оборачивались на нас.

– Извиняюсь, – все с той же ухмылкой заявил бармен.

Он достал носовой платок из кармана рубашки, наклонился, якобы промокнуть мне лицо, и с силой двинул плечом мне в грудь. Бейджик с именем больно вдавился в ключицу.

Я собрался с силами и встал, опрокинув стул. Стеклянная крошка покалывала кожу щек.

– Нил! – Барменша подошла сзади, примирительно коснулась руки Смитсона.

Я качнулся вперед, но он меня оттолкнул. Зеваки у выхода с интересом наблюдали за нашими разборками. Некоторые смеялись и подбадривали нас. Под любопытными взглядами я чувствовал себя ужасно. Как последний забулдыга.

– Прости, – сказал я Изабель и, споткнувшись о стул, побрел в туалет.

– Подожди на улице, – бросил ей бармен.

Весь окровавленный, в мокрых штанах, я ввалился в туалет. От меня разило спиртным. Два каких-то типа обменялись понимающими взглядами и поспешно вышли. Я думал об Изабель, вспоминал ее жалобный голос, улыбку Смитсона у здания суда. В зеркале мелькнуло мое отражение – красная рожа, дрожащее тело…