Сирены - Джозеф Нокс

– Уэйтс.

– Есть разговор.

– Я пришлю машину, – сказал Росситер.

Я сидел и ждал, когда в дверь постучат. Из головы никак не шла надпись в туалете.

«Забудь эту ночь».

По дороге домой я думал о семье. Об отсутствии родителей, о секретах, о лжи… Нащупал в кармане письмо, которое дал мне Сатти. Положил конверт на столешницу, но не стал читать. Похоже, у нас с Изабель Росситер много общего. Лишившись семьи, я никому не доверял.

Детский дом «Оукс» располагался в большом викторианском особняке. Его давно закрыли, заколотили окна. А потом особняк сгорел. Взрослые в детдоме остались для меня безымянными и безликими. Мы попали в детский дом, когда мне было восемь, а сестре – пять. Я был напуган до смерти. У меня все время горели щеки под взглядом Энни, которая не понимала, что происходит, а я не мог объяснить, потому что и сам ничего не знал.

В крыле для мальчиков было много таких же ребят, как я. Все новички, примерно моего возраста. Теперь я понимаю, что разные типы личности – тихони, упрямцы, шалуны и задиры – по-разному выражают страх. Я старался ничем не выделяться.

Присматривался ко всем и ко всему, но о себе говорил как можно меньше.

Нам не разрешили взять с собой вещи из дома, поэтому все, что я знал о себе, стало для меня своего рода ценностью. Единственным, что можно было утаить. Не разглашать без крайней нужды. Дурная привычка, но я до сих пор не могу от нее избавиться.

Мы с Энни спали в разных помещениях, но бо́льшую часть дня проводили вместе. Обычно я просто за ней приглядывал, хотя и притворялся, что меня не интересуют ее игры. Я боялся, что она спросит, когда мы поедем домой. Захочет узнать, где мама. Расскажет про свои сны.

Вскоре нам попытались найти приемных родителей. Конечно, так прямо нам не говорили. Совесть не позволяла детдомовским воспитателям сказать ребенку, что на него придут смотреть возможные усыновители. Нас предупредили, что мы познакомимся с милыми людьми и должны хорошо себя вести.

На самом деле дети всегда догадываются, что происходит, и прекрасно понимают, кого выбирают в первую очередь. Хотя братьев и сестер стараются не разлучать, но не у всех хватает места в доме или в сердце сразу для двоих.

Помню, как мы шли по коридору в кабинет директора. Я нервничал и огрызался на сестру. Она всегда одевалась неряшливо, не понимала, как важно выглядеть прилично. Одна из безымянных безликих женщин завела нас в кабинет. Там пахло полировочным воском, а мебель коричневато поблескивала. У одной стены стоял массивный книжный шкаф, у другой – письменный стол. Между ними было окно, выходящее на игровую площадку, а рядом с окном – кожаный диван. На диване сидела молодая парочка. Выглядели они так, будто собрались на воскресную службу.

При виде нас они встали.

Женщина так ласково улыбалась Энни, что я решил, будто они уже знакомы. Она увидела меня, и улыбка дрогнула. Мы ответили на простые вопросы: как зовут, сколько лет, что любим есть, во что играем…

Безликая женщина велела нам поиграть. Энни со вздохом направилась к коробке с игрушками и перевернула ее. Она бродила среди рассыпанных игрушек, брала и рассматривала их с таким видом, будто всегда только этим и занимается. Судя по ее сосредоточенной гримаске, она не знала и не понимала, что за ней наблюдают.

Я посмотрел на парочку.

Они сияли.

Энни делала именно то, чего от нее ожидали.

Тогда я с преувеличенным энтузиазмом присоединился к ней. Увлеченно играл, делал все для того, чтобы мы выглядели неразлучными. Когда пришло время прощаться, я только что не обнял сестру. Я не мог успокоиться несколько дней, но за нами так и не пришли.

Отсутствие родителей. Секреты, ложь…

Я не спал, когда в дверь постучали. Дождь цокал по крыше, будто каблуки по брусчатке. За дверью стоял детектив Керник. Он заглянул в комнату, мгновенно оценил обстановку и вышел, даже не посмотрев на меня.

Я последовал за ним к машине, и мы снова поехали тем же маршрутом, через Динсгейт. Этим утром Битхэм-Тауэр окутала плотная пелена дождя, на время затушевав городской пейзаж. Лифт вознесся к сорок пятому этажу. Я ощутил какую-то непонятную перемену настроения. Керник дошел со мной до пентхауса Росситера. Открыл дверь магнитной карточкой, жестом пригласил меня войти, но сам остался за порогом.

Росситер сидел в кресле и изучал какой-то документ, время от времени потирая правый висок. Я стоял. Росситер дочитал до конца страницы и приподнял листок двумя пальцами, проверяя, нет ли чего-нибудь на обратной стороне.

Облачное марево погружало комнату в полумрак. Свет шел только от лампы на журнальном столике. На обратной стороне документа ничего не было. Росситер положил листок на колени и принялся его перечитывать.

– Я приду позже.

– Садитесь, – произнес он, не поднимая головы.

Я подошел к креслу и сел. Росситер нетерпеливо поправил запонки, будто куда-то спешил.

– А вы времени зря не теряли.

Оставив его слова без внимания, я сказал:

– Дело принимает серьезный оборот.

– Вы про расследование?

– Про вашу дочь.

– Да?

– Я ведь рассказывал, как устроен бизнес Карвера?

– Да, вкратце, – равнодушно бросил он. – Наркотики в пабах и клубах, девушки-курьеры.

– Думаю, Изабель на него работает.

– Думаете?

– Знаю.

– Вы говорили, что знаете только то, что видите. Вы это видели или нет?

– Издалека.

– Издалека, – повторил он, наконец поднимая голову и глядя на меня. – Продолжайте.

– Больше рассказывать особо нечего. Остальная информация касается текущего расследования группы по борьбе с серьезными преступлениями, которое не имеет отношения к вашей дочери.

– Что ж, понятно. И теперь Изабель попала в такое щекотливое положение, что ее ни в коем случае нельзя оттуда выдергивать.

– Напротив. Ее надо тащить оттуда за руки и за ноги. Немедленно.

Он молчал.

– Если ваши с ней отношения непоправимо испорчены, неужели за ней больше некому приглядеть? Может быть, кто-то из друзей или родственников согласится…

– Это все?

– А чего еще вы ожидаете?

– Полагаю, самую эффектную часть доклада вы приберегли напоследок.

– Послушайте, я видел вашу дочь, мистер Росситер. И подумал, что вы захотите об этом знать.

– Да ладно, Уэйтс. Вы ее не просто видели.

Я ничего не сказал.

На столике между нами лежал коричневый конверт. Росситер наклонился и подвинул его ко мне по стеклянной столешнице. На конверте было написано: «И. Р. 30 октября».