Рубикон. Триумф и трагедия Римской Республики - Том Холланд

И не только потому, что вилла могла служить образцом для преподавания науки создания укреплений. Поместье Мария выделялось своим великолепием на всем побережье, усеянном дворцами правящего класса. Традиционная римская мораль кисло относилась к расточительству, однако считала соревновательность, конкуренцию основой жизни. Именно клиенты, добивающиеся знаков своего статуса, позволили Орате так разбогатеть. Никто из римлян не мог позволить себе потерять лицо даже в тех случаях, когда речь шла просто об установке плавательного бассейна. С точки зрения знати вилла имела меньшую ценность как место отдыха, чем как знак величия и высокого происхождения ее владельца.

Но Марий при всем том оставался провинциалом. Происхождению его, как и манерам, не хватало блеска. Он добился высоты престижа лишь благодаря личным способностям. И если его вилла возвышалась над виллами аристократии, то тем самым она ярким образом напоминала о том статусе, которого может добиться чужак в Римской Республике. А положение Мария было неоспоримым. Он не только побеждал в выборах на все городские чиновные должности, нередко по нескольку раз подряд, но даже женился на самой настоящей представительнице рода Юлиев, — патрицианке, гордой своим происхождением несмотря на упадок ее семьи. До него никто из жителей Арпиния не мог похвастаться тем, что спит с особой, чей род восходит к богине любви. Естественно, что все это не добавляло великому человеку популярности внутри «истеблишмента». Тем не менее Марий представлял столь великолепный пример, какой Сулла, патриций по происхождению, не то что был готов — просто рвался впитать.

Дело в том, что карьера молодого человека также являла собой пример борьбы против обстоятельств и судьбы. Отец Суллы умер, оставив сына практически без гроша, так что при всем благородном происхождении все юные годы Луция Корнелия средства его самым унизительным образом не соответствовали его претензиям. Он постепенно погружался в мир сомнительных трущоб и еще более сомнительных знакомств — комических актеров, проституток и тряпичных королев,[53]— верность которым, однако, самым трогательным образом сохранил на всю жизнь, невероятно шокируя тем самым высшее общество. Сулла смаковал demi-monde в той же самой мере, в какой стремился вырваться из него; впрочем, он так никогда и не избавился от любви к трущобам. Крепко пьющий и едкий на язык, он сочетал в себе природные дарования жиголо со способностями завсегдатая питейных заведений, использовал личное обаяние и броскую внешность; у него были яркие синие глаза и рыжие волосы, казавшиеся золотыми. В итоге именно привлекательность позволила ему подняться из рядов деклассированных элементов, поскольку одна из самых дорогих куртизанок Рима так влюбилась в него, что завещала ему все, что имела. Примерно в то же самое время умерла и мачеха Суллы, также назначившая его своим единственным наследником. Лишь к тридцати годам, тому возрасту, когда знатные его ровесники уже не первый год пытались вскарабкаться по намазанному салом столбу продвижения к успеху, Сулла, наконец, получил средства, позволяющие ему начать политическую карьеру.

После этого он приступил к завоеванию престижа и с редким блеском удостоился его. Конечно, Сулла был наделен выдающимися способностями, но не честолюбием, ибо в Риме человек считался ничтожеством, если он не имел славы, заслуженной великими делами. Такая слава, была ли она заслужена на поле брани или в политической деятельности, предоставляла награду — возможность продвигаться вперед к еще большим достижениям и известности. А на вершине, к которой вела эта безжалостная гонка вверх по склону и к которой уже приближался Сулла, маячил высший приз. Это, конечно, был консульский пост — до сих пор, по прошествии четырех столетий, остававшийся должностью в буквальном смысле слова царственного значения. И если бы Сулла сумел добиться победы на выборах, власть его была бы освящена властью и установлениями древних царей. Тогда он не только получил бы право облачиться в тогу с царственной пурпурной каймой по подолу и личное кресло в сенате; его тогда сопровождали бы ликторы, отряд телохранителей численностью в двенадцать человек, несущих на своих плечах фасции, связки прутьев для порки, наиболее страшный из всех атрибутов монархии. Короче говоря, подобный эскорт служил достаточным свидетельством того, что человек добился высшей власти.

Однако долго пребывать на вершине было нельзя. Консул не являлся тираном. Фасции служили знаком не угнетения, но власти, по собственной воле предоставленной народом. Покорные прихотям избирателей, ограниченные годом пребывания у власти, разделявшие ее во всем с равными коллегами, магистраты Республики не имели другого выбора, как вести себя на посту со скрупулезной честностью. Сколь бы бурные амбиции ни владели гражданином, они редко выходили за рамки присущего римлянам уважения к традиции. Выпестовав свою власть, Республика ей и препятствовала.

И так было всегда. Редкий из римлян, достигший высот власти, не испытывал неудовлетворенности. Вкусившего плодов славы продолжали тревожить зависть к чужим успехам и жажда новых побед. Поэтому Марий, удостоившись несчетных почестей, на седьмом десятке, все еще мечтал о победе над всеми соперниками в борьбе за командование в войне против Митридата. Поэтому Сулла, даже если бы ему удалось стать консулом, продолжал бы следовать примеру своего старого командира. Как вилла Мария затмевала все прочие, располагавшиеся на побережье Кампаньи, так и престиж его затмевал престиж любого из предшествовавших ему консулов. Большая часть людей была довольна фактом своего однократного восхождения к высшей власти. Марий занимал этот пост беспрецедентное число раз — шесть. Он любил говаривать, что предсказатель обещал ему и седьмой.

Так что незачем удивляться тому, что Сулла ненавидел его. Ненавидел и мечтал подняться к тому же величию, что и Марий.

Поздняя осень 89 г. до Р.Х. Время выборов. Оставив свою армию, Сулла направился на север, в Рим. Он явился в город, блистая новыми отличиями на своей репутации. Во-первых, он заставил капитулировать все захваченные мятежниками города Кампаньи, за исключением одной только Нолы, еще продолжавшей держаться, ощетинившись укреплениями. Игнорируя угрозу, которую этот город составлял его тылу, Сулла далее нанес кинжальный удар в самое сердце отечества мятежников. Вторгшись в Самний, он с некоторым опозданием отомстил за Кавдинское ущелье — заперев войско самнитов в горном ущелье, а расправившись с ним, отправился к столице мятежников и взял ее жестоким трехчасовым приступом. Невзирая на сопротивление Нолы и нескольких еще изолированных очагов, Сулла практически подавил восстание.

Такое достижение говорило само за себя. Оно было особенно к месту, поскольку в том году на выборах была особенно жесткая конкуренция. Всем было понятно, что высшая власть, дарованная консулам, в 88 г. до Р.Х. на отведенный срок может послужить пропуском к еще более сочному куску. Таковым, конечно же, являлось главнокомандование в войне против Митридата, сулившее не только честь, но и сказочную выгоду — не говоря уже об удовольствии победить на выборах самого Мария. Нечего удивляться тому, что Сулла так отчаянно добивался этой победы, а желания Суллы начинали во все большей степени совпадать с тем, что он получал. Сперва ореол победителя Самния вознес его в консульское кресло. А по прошествии нескольких недель его ожидала еще более сладостная победа: утверждение в должности главнокомандующего в восточной кампании против Митридата. Триумф Суллы был унижением Мария.