Круг замкнулся - Джонатан Коу

— Хорошо спалось?

— Средненько, — ответила Фрэнки. — Какой уж тут сон, если некий джентльмен всю ночь напролет терзает твои соски.

На миг Бенжамему подумалось, что она говорит о Дуге, настолько он был уязвим в данный момент для мужской зависти, но Фрэнки сладко улыбнулась своему малышу — как раз вовремя, чтобы Бенжамен опомнился. Он направился к плите, чтобы поставить чайник, а заодно скрыть свое смущение.

— Эмили, прежде чем появиться на людях, требуется чашка чаю, — пояснил он. — Мы собираемся на десятичасовую службу.

— О, замечательно, я пойду с вами, — оживилась Фрэнки. — Приятно, что у Дугги все же имеются друзья, которые не числят посещение церкви по разряду извращений.

Они отправились в церковь Св. Луки на Сидней-стрит, где Бенжамену, погрузившемуся в ритуальное действо, удалось, пусть и ненадолго, забыть о гнетущей неудовлетворенности, нараставшей с каждым днем и грозившей его раздавить. Выходя из церкви, он поймал взгляд Эмили — даже это стало редкостью в последнее время, — и они тепло улыбнулись друг другу, испытав прилив душевной близости. После службы они прохаживались вдоль церкви, наслаждаясь солнцем и почти не разговаривая за неимением предмета для беседы, интересного обоим, а Фрэнки в это время бурно общалась с прихожанами. С большинством из них она, скорее всего, виделась каждую неделю, тем не менее считала необходимым пылко обнимать их при встрече, словно старых друзей после долгой, долгой разлуки. Она знала всех по именам, а на нее смотрели как на святую: люди толпились вокруг, ловили каждое ее слово и чуть ли не боролись за привилегию дотронуться до нее. Двое старших детей Фрэнки остались дома, однако Ранульф болтался в «кенгуру» — вдавленный лицом в материнскую грудь, — а двухлетняя Кориандр Гиффорд-Андертон молча, терпеливо дожидалась, пока ее мать освободится. Вцепившись в руку Эмили, девочка изредка, с опаской поглядывала на залитую солнцем улицу; поразительно скептично смотрела она на мир, который ей предстояло унаследовать.

— Ладно. — Покончив с захватывающим общением с народом, Фрэнки вернулась к своим гостям: — Куда теперь?

— Я думала, не пройтись ли по магазинам, — сказала Эмили.

— Мамочка! — тут же запротестовала Кориандр. — Ты обещала тарусель.

— Карусель, милая. Ка, ка. У нее проблемы с этим звуком, непонятно с чего, — объяснила Фрэнки.

— А где карусель? — спросил Бенжамен.

— Тут неподалеку, в парке, такая маленькая вертушка.

— Что ж, я не против погулять в парке, — заявил Бенжамен, полагая, что ему светит шанс провести время наедине с Фрэнки и ее дочкой. — Ничего, если я тебя оставлю ненадолго, Эмили?

— Боже, какой ты милый! — воскликнула Фрэнки. Немедленно схватив Эмили под руку, она потащила ее прочь. — Тебе повезло, — бросила она дочери на ходу, — Бенжамен теперь в полном твоем распоряжении. — А Эмили она сказала: — Пойдем, покажу магазин тканей, о котором я тебе говорила.

Кориандр нашла руку Бенжамена и неуверенно ее стиснула. Оба стояли и смотрели вслед двум женщинам, удалявшимся в направлении Кингз-роуд, и неизвестно, кто из этих двоих чувствовал себя более одиноким и преданным.

По дороге в магазин Фрэнки позвонила Дугу, который до сих пор нежился в постели. Разговор был коротким, кокетливым, таинственным и как-то связанным с бранью.

— Дугги всю неделю в жутком настроении, потому что я объявила сексуальную забастовку, — приоткрыла завесу тайны Фрэнки.

— Сексуальную забастовку? — переспросила Эмили, сходя с тротуара, чтобы избежать столкновения с немолодой платиновой блондинкой на роликах, что-то бормотавшей себе под нос. Когда блондинка подъехала поближе, оказалось, что она заказывает билеты на самолет по мобильнику с наушниками. Концепция «дня отдохновения от трудов праведных» в Челси явно не приживалась.

— Хочу, чтобы он прекратил постоянно ругаться, — пояснила Фрэнки. — Знаешь, я только сейчас заметила, как часто он непристойно выражается. И в присутствии детей, вот в чем беда. Ну, за Хьюго и Сиену я не слишком беспокоюсь — в школе они слышат кое-что и похуже, — но Корри подходит ко мне недавно и спрашивает: «Мамочка, а что такое „пидор“?» Или «А что такое „срань“?» Или… в общем, еще более грубое выражение. Вот я и велела ему прекратить. Стоит Дугу ругнуться при детях, как я даю ему отставку на день. На два дня за слово на букву «е». На три за слово на букву «п». Все, доступ отрезан.

— Но ты и себя таким образом наказываешь, разве нет?

— Вряд ли, — рассмеялась Фрэнки. — Заниматься сексом после родов, спустя всего лишь пять месяцев, не очень-то увлекательно. Вспомни, с тобой наверняка было то же самое.

Свою ошибку она осознала, едва успев договорить. Впрочем, окружающие постоянно забывали, что у Бенжамена и Эмили нет своих детей. Возможно, потому, что они так хорошо ладят с чужими.

* * *

— Посмотри на меня, Бенжамен, посмотри!

Кориандр с торжествующим видом стояла на вершине самой высокой горки — той, что предназначалась для детей старше пяти лет, — дожидаясь, пока Бенжамен подойдет поближе, тогда она наверняка окажется в фокусе его восхищенного нераздельного внимания. Затем она ринулась вниз, по-прежнему не спуская с него глаз, не дозволяя ему хотя бы на секунду отвлечься. Она не увидела, что у подножия горки сидит какой-то ребенок, не зная, как оттуда выбраться; в коротком драматичном столкновении Корри врезалась в малыша вытянутыми ногами, вытолкнув его на прорезиненное покрытие. Бенжамен подбежал, поднял ребенка, отряхнул. Тот поплакал немножко, но, кажется, не сильно расстроился, а его отец, сидевший на ближайшей скамейке и читавший деловые новости в «Санди телеграф», ничего не заметил.

В субботнее утро на игровой площадке было много отцов и много детей, тщетно добивавшихся внимания родителя. У Кориандр, несмотря на отсутствие прямых родственников, дела обстояли много лучше. По воскресеньям няни, как правило, берут выходной, и отцам в этот день полагается гулять с детьми, укрепляя с ними связь, а матерям, оставшимся дома, делать то, на что у них нет времени в течение недели, пока няни приглядывают за их детьми. На практике это означало, что дети в тоскливом недоумении слоняются по игровой площадке, а их отцы, нагруженные не только газетами, но и полулитровыми бумажными стаканами из «Старбакс» и «Республики кофе», пытаются заниматься тем, чем бы они занимались дома, будь у них такая возможность.

Затем Кориандр устремилась на деревянные качели. То опуская, то поднимая доску, на которую взгромоздилась Корри, Бенжамен краем глаза поглядывал на пару подвесных качелей в углу площадки: там разворачивалась занятная драма. На качелях сидели две маленькие девочки, но ни одна не качалась. Серьезная девчушка со светлыми глазами и каштановыми кудряшками сидела неподвижно, явно скучая, а ее отец, прислонившись к металлической штанге, жадно листал «Геральд трибьюн». Другая девочка — не слишком отличавшаяся от первой чертами лица и цветом волос — усердно старалась раскачаться, подаваясь вперед всем телом, но по малолетству этот прием ей не давался. «Папа! Папа!» — позвала девочка; отец ее не услышал. Держа в одной руке стакан капучино, а в другой мобильник, он беседовал с коллегой по бизнесу, звонившим из Сиднея, — о том, чтобы толкать качели, и речи быть не могло. Обе девочки продолжали сидеть на обвисших качелях. Но вот второй отец, закончив разговор, допив остатки кофе и выбросив стакан в урну, подхватил на руки ребенка и двинул к выходу с площадки. Бенжамен с любопытством наблюдал за происходящим — ибо второй отец взял не ту девочку, которая называла его папой. Та осталась на замерших качелях и горестно глядела вслед мужчине, предположительно являвшемуся ее отцом. Что до читателя «Геральд трибьюн», он по-прежнему проглядывал газетные страницы, пребывая в блаженном неведении относительно похищения его дочери, совершенного неким доброхотом.