Кости Авалона - Фил Рикман

— Да.

Я рассказал ему о своем задании в Гластонбери. Рассказал почти все — даже больше, чем матери.

Как мог я ему так доверять, спросите вы? Человеку, который в свою бытность католическим епископом Лондона угрожал, мучил, избивал и отравлял воздух сальным дымом инквизиций, оставляя на пепелищах искореженные, обугленные тела… Как можно было довериться этому монстру? Помоги мне Бог, я не знаю почему. Но я доверял ему.

Когда я закончил рассказ, Боннер медленно кивнул головой, обхватив руками свое необъятное пузо.

— Скажи-ка мне, — начал он наконец. — Молодой Дадли. Это правда, что он пялит королеву?

— Никогда не спрашивал его, — ответил я.

— Никогда. — Боннер добродушно улыбнулся. — Ты единственный во всем королевстве, кто, будучи близок к мальчишке, не спрашивал его об этом.

Он прошелся по мне глазами, потом развел руками.

— Ладно, к Марии обращались с прошением. Только о реставрации аббатства, как таковой, речь не шла. Просили, чтобы само место и то, что осталось там от построек, передали во владение одному монашескому братству. Так что это можно было устроить почти даром… И, кажется, прошение поддержал далеко не единственный епископ, как и многие дворяне Сомерсета, надеясь, что будут посеяны семена возрождения.

— Почему же Мария не согласилась?

— Трудно сказать, Джон. Возможно, у Тайного совета имелись возражения. А может, если б Мария прожила дольше, это случилось бы. Во всяком случае, это местечко — сокровищница святой старины, не разграбленная Кромвелем до конца, и оно слишком приметно, чтобы некто столь же набожный, как Мария, упустил бы его из виду.

— Упоминались ли мощи Артура?

У Боннера аж расширились глаза.

— Тот, кто упомянул бы о них, должно быть, не вышел умом.

— Как это?

— Мощи всякого кельтского святого, конечно, священная реликвия. Но разве Артур был святым?

— Более чем святой, — возразил я, — в глазах некоторых людей.

— Нет, нет и нет, — закачал головой Боннер. — Что символизирует Артур, кроме магии и колдовства? Король, который не умирает, но дожидается где-то в мистическом, неземном мире, пока его призовут? Доставленный в ладье на Авалон прекрасными девами в черных одеяньях? Превосходная легенда для Генриха Тюдора, когда ему понадобилось вторгнуться в Уэльс, но неужто ты не можешь представить себе несчастную Марию, напуганную одним только упоминанием о нем? — Боннер подался вперед и прошипел: — Меч-ч, Джон, меч-ч.

Колдовство. Я задумался о Марии — в душе добрая женщина, все так говорили о ней, однако твердыня ее набожности стояла чересчур высоко и прочно, и охранялась сторожевыми псами вроде епископа Боннера. И, тем не менее, из наших с ним отношений давно стало ясно, что Боннер, выражая на публике ненависть к ведовству, на деле считал колдунов и чародеев куда менее опасными в сравнении с лютеранами. Ибо не магия ли жила в сердце Римской церкви?

— А как насчет роли Гластонберийского аббатства в утверждении христианства на наших островах? Иосиф Аримафейский, отрок Иисус… Святой Грааль?

— Боже упаси, Джон! Ни в одной из церквей никто не даст за него и гроша. Даже лютеране, и те спросят, где о нем сказано в Библии.

— Наверное, вы еще помните имена кого-нибудь из монахов, что подавали прошение?

— В глаза их не видел.

— Может, назовете кого-нибудь из Сомерсетшира?

— Есть люди, которых я могу вспомнить, но, возможно, они не были основными инициаторами этого дела. Сожалею, Джон, но этот вопрос никогда не был главной заботой Марии. О нем очень быстро забыли, и больше к нему не возвращались. Сдается мне, что твоя поездка оказалась для тебя пустой тратой времени, но великой радостью для меня. Я чертовски рад, что не отдал приказ поджарить тебя тогда.

— Просто вам хотелось узнать об алхимии. Вы ведь думали, что у меня полно особых секретов.

Моя жизнь висела на волоске в тот памятный день, когда епископ Боннер ворвался в мою тюремную камеру.

Составление гороскопов для королевы Марии и ее мужа, будущего испанского короля, и теперь, по прошествии лет, представляется не самым благоразумным занятием, но, когда Мария взошла на трон, никто из нас не мог даже предположить, каким кошмаром обернется ее правление и как скоро это произойдет.

Минуло без малого пять лет с тех пор, как меня арестовали по обвинению в порочной и сомнительной практике вычислений и гаданий. Было чудесное майское утро. Мое жилище окружили и обыскали; книги забрали, как доказательство вредного увлечения ритуалами чародейства и колдовства.

Не знаю, почему я считал, будто такое никогда не случится со мной. Многие мои товарищи к тому времени покинули страну, боясь обвинений в ереси или измене. В то время в любом человеке могли усмотреть угрозу восстановлению католической церкви в Англии, и я, как известный предсказатель, был заметной мишенью для царедворцев, желавших снискать благосклонность королевы.

Используя мои гороскопы в качестве улики — среди них был гороскоп, составленный для Елизаветы, одно лишь существование которой уже являлось угрозой правлению Марии, — меня схватили и бросили за решетку. Казалось, весь мир сходит с ума. Надо сказать, что мой гороскоп для Марии и Филиппа Испанского вышел весьма удачным: созвездие Весов восходило на небосклоне точно в день свадьбы королевской четы, суля процветание их союзу. Спеша предупредить ваш вопрос, отвечу, что я действительно не понимаю, чем не угодил.

Занятие астрологией даже в те времена не являлось бесспорным свидетельством общения с дьяволом. Обвинения хватило только на то, чтобы продержать меня какое-то время в темнице, однако чтобы отправить меня на костер, требовались более веские доказательства.

Затем последовали пустые обвинения в том, что я якобы пытался убить королеву с помощью колдовства. Но никто не представил свидетельств, что я хотя бы однажды использовал магические заклинания — добрые или злые.

Потом появился горе-законник по имени Джордж Феррерс, чей звездный час пришелся на те времена, когда он занимал должность главы рождественских увеселений, устраивая в Лондоне рождественские праздники с участием шутов и «волхвов», которые показывали разные фокусы и разыгрывали праздничные шутки. Каким-то чудом этот веселый обычай выжил даже в суровые и безжалостные годы правления Марии.

Так вот, этот Феррерс, ни с того ни с сего, обвиняет меня в том, что я ослепил одного из его детей и пытался убить другого, подослав некоего магического убийцу. Полагаю, он сделал это из зависти. Должно быть, прознал о моем летающем жуке, о моих совах. Или кто-то ему заплатил, чтобы разделаться со мной.

Защищаясь, я настаивал на том, что не знаю ни этого человека, ни его детей.

«Хотя на суде ты хорошо защищался, — вспоминал впоследствии Боннер, — судьи навряд ли желали показаться благосклонными к человеку, который, очень возможно, состоит в союзе с самим Сатаной».