Человек и наука: из записей археолога - Александр Александрович Формозов

что его стиль с предельно туманным описанием стоянок, могил и петроглифов и заменой исследования всяческими красивостями взяли за образец для подражания многие мои коллеги[66]. Настоящей науке они предпочли псеводобеллетристику. Таковы же пухлые книги Б. А. Рыбакова о язычестве.

Занимательным рассказам я противопоставлял работы, построенные по строго логическому плану: сначала описание материалов, добросовестный обзор их, насколько возможно объективный, рассчитанный на то, что он пригодится и ученым, стоящим на диаметрально противоположных позициях. Далее — детальный критический разбор материалов, классификация и систематизация. Тут первостепенные источники отделяются от второстепенных, надежные — от сомнительных, намечаются какие-то опорные точки. Все это излагается так, чтобы читатель мог проверить и каждое частное сопоставление, и методические основы работы в целом. И, наконец, выводы, где автор стремится ответить отнюдь не на все вопросы, а только на те, которые можно решить, опираясь на имеющиеся факты. Формулируется, что, по его мнению, удалось доказать, что, как будто, мы вправе предположить, и о чем сейчас сказать ничего нельзя. Это и будет подлинно научный труд в области гуманитарных наук[67].

Ну а как же быть с сочинениями иного стиля, написанными размашисто, импровизационно, образным языком, абстрагируясь от частностей, опуская аргументацию ряда тезисов, не сдерживая интуицию и полет фантазии? Законны они или нет? Да, конечно. Но их надо расценивать как особый жанр, близкий к научно-популярной и художественной литературе, дополняющий публикации и классификации, а вовсе не отменяющий их и объявляющийся образцом для всех ученых.

Я привел пример из наших внутри-археологических конфликтов, но затронутый мною вопрос касается гуманитарных наук вообще. В филологическом и художественном мире мне приходилось слышать: «я не искусствовед, а историк искусства» или — «это не историк литературы, а типичный литературовед». Что за странное размежевание! Чем одни отличаются от других? Различия реальные, а не надуманные. Историк литературы, как и любой ученый, собирает и анализирует все факты, относящиеся к интересующей его теме, штудирует архивные документы, старается тщательно аргументировать свои выводы. Литературовед скорее критик-публицист. Главное для него собственные впечатления. Наблюдения его могут быть и метки, и оригинальны, и полезны для науки (вспомним Белинского), но исследованиями его книги не назовешь. Это другой жанр, и то, что хорошо в газетной статье, кажется неприятной манерностью в монографии.

Опасность оторваться от материала и заменить исследование болтовней грозит многим из нас, но не меньшая опасность таится в предельной зауженности, в утрате представления о связи конкретного мелкого факта со всем кругом родственных проблем. Тем и милы для меня дилетанты XIX века, что у них было свежее восприятие открываемых явлений, разносторонние интересы, тогда как в наши дни и то, и другое встречается, увы, все реже и реже. Именно широкий взгляд на предмет, а не старозаветный дилетантизм хотелось бы почаще видеть в книгах и статьях наших современников. Проявляться это может совсем незаметно, не выпирая на передний план, будучи скрыто в незримой подводной части айсберга (по классическому сравнению Хемингуэя). Но, когда такого уходящего далеко вглубь основания — нет, неустойчивой становится и вершина, доступная обозрению. Даже большая и добросовестная работа оказывается в чем-то ущербной.

При всем том я убежден, что первоочередная задача гуманитарных наук нынешнего дня — высокий профессионализм, требующий четкости в методике и терминах, логических систем, типовых работ (публикации источников, классификации). Для опытов в ином жанре, тяготеющем к искусству, не у всех есть данные. У большинства не хватает ни философской подготовки, ни широты кругозора, да и вся духовная организация не та, что свойственна художникам. Поэтому полунаучные-полубеллетристические произведения и не удовлетворяют серьезного читателя. Порою своей занимательностью они привлекают мещанскую аудиторию, ищущую в книгах не соприкосновения с истиной, а некое подобие детектива или фантастики. Но не на эту аудиторию надо нам ориентироваться.

Итак, я за то, чтобы «мыслители», по типологии И. П. Павлова, сосредоточили свои силы на присущих им научных средствах познания мира и подняли гуманитарные дисциплины на уровень, близкий к точным и естественным, как по отработанности методики, так и по достоверности выводов. Это доступно и вполне рядовым специалистам. Художнический путь познания мира предназначен талантам особого рода. Тщетно подражают им всяческие спекулянты. Настоящим ученым нужно остерегаться того, как бы, не дотянув до первых, не превратиться в последних.

В заключение — пара слов о языке ученых трудов. В 1961 году по инициативе профессора В. М. Турока «Литературная газета» провела дискуссию на эту тему[68]. Нашим историкам справедливо ставили в вину, что они пишут скучно, прибегая к набившим оскомину штампам, невыразительным, трафаретным оборотам. В пылу полемики не был, однако, ясно определен объект спора. Публикациям археологических коллекций, отчетам о раскопках, описаниям монет, комментариям к древним текстам, каталогам рукописей и картин и т.д., и т.п., яркий и образный язык ни к чему. Разумеется, грамотность обязательна и для них, но для таких, справочных по существу, изданий лучше всего подходит сухой язык терминов. Живость изложения уместнее в книгах обобщающего характера, но и там она органична, если отвечает оригинальности идей, лежащих в основе исследования, а не прикрывает, как это нередко случается, скудость, а то и отсутствие мыслей.

«СМЕЛАЯ НАУЧНАЯ МЫСЛЬ»

В 1950-х—1960-х годах в разных популярных и художественных журналах было напечатано большое число статей на такие темы, как Атлантида, снежный человек, космические пришельцы и т.д. Выпущены и книги, претендующие на научную трактовку этих вопросов. Если верить авторам, в результате их изысканий прошлое человечества рисуется в совершенно ином виде, чем в учебниках, общих курсах и монографиях, написанных специалистами-историками. На Земле высаживались с межзвездных кораблей гости с других планет и одаривали людей своими техническими достижениями. По Европе и Азии еще сейчас бродят «реликтовые гоминоиды» — неандертальцы. Четырнадцать тысяч лет назад процветала далеко опередившая соседей цивилизация атлантов. Страну их поглотили волны океана, но влияние ее культуры чувствуется и в Старом, и в Новом свете.

В сущности, ничего необычного в появлении подобной литературы нет. Всюду и везде были и будут дилетанты, склонные к сомнительным сенсациям и псевдооткрытиям, якобы переворачивающим наши представления о мире (ныне это математики, отменившие древнюю историю)[69]. Там, где есть частные издательства, и опубликовать любую рукопись предельно просто, ежегодно выходят книги такого сорта. Нередко они пользуются успехом у мещанской аудитории, ибо она всегда предпочитает изложению строго проверенных фактов завлекательные рассказы (отсюда любовь толпы к людям типа Ираклия Андроникова или М. М. Герасимова). Привыкшие к этому ученые смотрят на упражнения дилетантов довольно спокойно и чаще всего