"А зори здесь громкие". Женское лицо войны - Баир Иринчеев

На фронте ко мне мужчины приставали: и душить пытались, и стрелять, и все, что угодно. Но я царапучая очень, со школы всегда носила длинные ногти, и ко мне не подходи! А вообще — стоят солдаты, и появляется женщина — сразу свист и крики: «Рама! Воздух!» Люди же на фронте были очень разные. Некоторые считали меня будто своей младшей сестренкой. Иногда видишь — идут разведчики с задания, один шарит в кармане что-то и достает кусочек сахара, весь обсыпанный махоркой, но он этот сахар мне оставил специально. Иной цветок красивый подарит. Но люди разные, и отношение было очень разное. Был случай, что при ребятах один капитан меня назвал некрасиво, так солдаты его избили, не посмотрели, что он офицер.

Фронтовые свадьбы у нас были, и многие офицеры жили с женщинами. Особенно старшие офицеры имели полевых жен. Я с ними нормально общалась. Я считаю, что каждый сам себе хозяин и сам выбирает себе свой путь. Все знали, кто с кем живет, но я считала это их личным делом, кто с кем живет и как они распорядятся своей жизнью после войны. Мой муж начал за мной ухаживать уже на фронте. Нас сблизила самодеятельность, потому что он все время был в разведке, а я то в полку, то дивизионным почтальоном работала. И другие офицеры, и солдаты тоже ухаживали — все было…

Сейчас, по прошествии многих лет, многие эпизоды, казавшиеся тогда незначительными, наполняются смыслом, и хотя никакого особого героизма в них нет, понимаешь, что это было выполнение солдатского долга. Хотя я себя особой героиней не считаю. За бесперебойную доставку почты на плацдарм меня наградили медалью «За отвагу». За вынос раненых с поля боя я получила медаль «За боевые заслуги». Это две самые простые, дорогие и честные солдатские награды, с моей точки зрения.

(Интервью Б. Иринчеев, лит. обработка С. Анисимов)

Меня зовут Нина Ивановна, девичья фамилия Зинченко. Я родилась в 1923 году в Сибири: Красноярский край, город Иланск. У меня два брата были летчиками, но они погибли во время войны. Когда началась война, мне было 19 лет, я училась на курсах, была комсомолка, активистка. Училась в аэроклубе, прыгала с парашютом. Мы, девушки, мечтали попасть в летное училище, но в то время девушек прекратили брать. Нам сказали: «Не волнуйтесь, летчиками не будете, замужем за летчиками будете!» Вместо летного училища меня послали на курсы бухгалтеров. Но чтобы не отдаляться от авиации, мы пошли на парашютное отделение. У меня пять парашютных прыжков, и значок у меня был, но, когда я лежала в госпитале после ранения, во время бомбежки все документы пропали.

Когда началась война, мы, шестеро девушек, добровольно подали заявление, чтобы нас взяли на фронт. В военкомате я попросила: «Ближе к авиации — только меня в десантные войска не надо». Этого я немножко боялась. Но меня направили в находящуюся в Красноярске школу ШМАС — младших авиаспециалистов. Нас там обучали месяца три: заряжать авиапушки, пулеметы, чистить их. Мы их на себе таскали, а авиапушки очень тяжелые. Когда мы эту школу ШМАС окончили, нас сразу послали на фронт: под Сталинград, в Среднюю Ахтубу. Из Красноярска, из этой школы, нас перевозили под Сталинград на пассажирском «Дугласе». По пути нас обстреляли, но, к счастью, все обошлось благополучно. И вот нас привезли в Среднюю Ахтубу как пополнение. Там стоял 15-й авиаполк, и там мы начали служить. На фронте были всякие катавасии. Были обстрелы, когда самолеты штурмовали наш аэродром — тогда, конечно, многих ранило, были убитые. А мы молоденькие девушки, патриотки, — мы этих раненых тащили в окопы и, пока самолеты не уходили, сами ложились сверху. Жизнь летчиков была важнее! О нас даже в газете написали.

Еще был момент во время войны, уже в другом полку: не под Сталинградом, а где-то на Кубани. Мы были закреплены за самолетами, и я обслуживала «свой» самолет. И вот у моего командира во время воздушного боя пушка не стреляет. Хорошо, что этот летчик жив остался! Он доложил командиру, что у него пушка не стреляла по вине младшего авиаспециалиста — так мы назывались. Раз мы заряжали, значит, наша вина. Ну и всё! Меня сразу туда, сюда… Командир полка перед строем объявил: «под трибунал». Я жутко переживала! К счастью, дня через два всё разъяснилось. Инженер, начальник над младшими специалистами, оружейниками, все обдумал и доказал, что здесь нет вины оружейника. Во время воздушного боя самолет крутит так-сяк, и эта лента перекосилась и застряла. На этом самолете все разбирали, смотрели — и так оно и было, что лента застряла. Короче говоря, меня оправдали. Я ему была очень благодарна. И таких перипетий было много. Нам, девушкам, было очень трудно, особенно тем девушкам, которые вели себя очень строго, сохраняли свою девственность. Тем девушкам, которые вели себя по-другому, им было легче. Они в наряд не ходили, были на легкой работе. Потому что они с командирами дело имели. Одна у нас даже с генералом, с командиром дивизии, жила. Она была на первом счету, красавица. А мы, наоборот, себя вели, как тогда было принято. Я всегда на собраниях выступала: «Девки, не позорьте нас. Если одна позволяет…» Даже был такой случай: мы одну из наших били, бросались в нее сапогами. Она жила «туда-сюда». Мы говорим: «Ты делаешь это, а на нас на всех пятно ложится!» В то время было такое воспитание — строго сохранять девственность. Той девушке вся эта атмосфера на психику повлияла, и ее отправили домой… А почему еще многие девушки этим занимались? Потому что забеременела — и домой отправляют. А мы, мол, на фронте, дуры. Но мы были не дуры, а патриотки. Все равно я не жалела!

— Прессинг был постоянный?

— Нам, девушкам, всем так доставалось. Молодые ребята, и изо дня в день такая напряженка. Спать отдельно могли только на некоторых аэродромах, где были отдельные землянки для нас, девушек. А так общие нары. Лежат, раздвинь их и ложись, и начинается борьба с руками… Мы прощали: что делать, физиологические потребности. Но нам доставалось… Мне моя родная мамочка писала: «Доченька, миленькая, твои подружки поприехали домой, деток родят, а ты чего там остаешься? Я тебя не буду ругать за ребеночка». Много было таких писем. А я нет, я патриотка, разве можно? Раньше, в то время, большинство таких было, у нас было более строгое воспитание.

— Те, кто сдавался, они были старше или вашего возраста?

— Разного возраста. Может быть, на год старше, почти одногодки. Самое большее на три года. Одна живет в Москве — Зина Цветкова, мы с ней не общаемся, она со всеми жила. Мне с ней не хотелось продолжать знакомство. Для них была совершенно другая жизнь: то сделай, то напиши, то подпиши. А мы день вкалываем, самолеты обслуживаем — и ночью с винтовочкой, по 4 часа подежурь!

— Много у вас уехало по беременности?

— Да. Девушек в полку было немного: человек по 16–18, не больше, — потом новых прислали. И за все время человек шесть уехало. Плюс до конца войны Лида вышла замуж по-нормальному и я. Остальные устраивались, кто как мог. Наша жизнь была тяжелая, очень трудная. Больше всего мы переживали за летчиков. Говорили, их жизнь стране нужна. Они пользу приносят, убивают фашистов. А наша…

— По нормам вам полагалось женское белье? В чем вообще ходили?