Особое выражение лица - Вера Колочкова

– Ну так и поезжай в свою Америку, если такой умный. Там тоже, между прочим, работать надо. Какая разница, где работать? Если ты приехал свои руки продавать, а не наркотики… Нет, мне никакая Америка не нужна. Я здесь привык. Хотя иногда очень, очень обидно бывает, когда на тебя как на черного рабочего осла смотрят. Понимаешь, мы тут для них все на одно лицо, будто из Средневековья выпавшие. А у меня, между прочим, прадед за Москву в Великую Отечественную воевал, родители высшее образование имеют, я сам хотел учиться, да женился рано… Теперь мне Зебе пятерых родила, надо дом строить.

– Вон там, на той стороне, клуб есть… – снова вкрадчиво встрял в разговор Сафар, тронув Дилю за плечо и показал куда-то вдаль ладонью, – там, знаешь, на входе табличка всегда висела – «Таджиков не пускать». Представляешь? Как будто мы все заразные. Обидно, да?

– Сафар у нас больше по клубам страдает, чем по заработку! – коротко мотнул в сторону родственника головой Илхом, усмехнувшись. – Готов даже свинину есть, только чтоб его здесь за своего приняли. Молодой еще, что с него возьмешь? Пусть танцует, пока молодой. А по мне, так хоть сто табличек на двери повесьте, лишь бы с зарплатой не кинули.

– А вы где в Душанбе живете, ребята? – быстро переменила тему Диля, чувствуя, как Сафар напрягся и приготовился дать Илхому словесный отпор. – Я в Гиссарском районе жила, на Колхозной улице…

Дальше разговор пошел уже в более спокойном русле, выяснились и общие знакомые, и больницу ребята знали, в которой Дилин отец работал. А за разговором и дошли быстро.

– Нам эту квартиру бабушка одна нашла, вахтерша с нашей стройки, – открывая перед Дилей ржавую железную дверь подъезда, пояснил Илхом. – Хорошая такая бабушка, помогает нам здорово. На почту ходит, деньги наши домой отправляет. Нам самим опасно на почту ходить, там караулят уже, отбирают сразу. А на русскую бабушку кто подумает? Хорошая женщина, добрая, понимающая. Мы ее матушкой называем. Осторожно, точик, там ступеньки сломанные!

Квартирка, как и сам дом, в который они пришли, оказалась довольно убогонькой. Голые стены, старая допотопная хозяйская мебель, вытертый ковер на полу, на тахте сложены большой аккуратной стопкой одеяла, постельное белье. В комнатах было довольно чисто, вкусный мясной запах сразу ударил в ноздри, чувствовалось, что еды здесь готовили много. Зебе, полноватая, приветливая, в длинном свободном платье, разглядывала Дилю с Алишером очень сочувственно, потом предложила, передавая годовалого малыша на руки Илхому:

– Я тебе свое платье дам, а одежду надо зашить, постирать. Снимай, я постираю.

– Нет, спасибо, стирать не надо. Ты мне щетку дай, я сама почищу. И нитку с иголкой. И умыться бы…

– Иди в ванную. Я сейчас все принесу. Вы у нас ночевать будете?

Это «ночевать» прозвучало у нее даже не вопросом, а, скорее, некой неотвратимой готовностью принять незнакомых людей на ночлег. Илхом, усмехнувшись, пояснил Диле:

– Она у меня уже привыкла, что все время кто-то ночует. У нас тут как перевалочный пункт – приезжают, уезжают, иногда человек по двадцать к ночи набирается. И еды надо много готовить. Но Зебе хорошая жена, она справляется.

Зебе закивала радостно, с любовью глянув на мужа. Потом присела перед Алишером на корточки, потянулась было погладить по голове, но Шурик тявкнул, заворчал сердито, и женщина засмеялась, отдернула быстро ладонь.

– Он собачку защищал, ее отобрать хотели, – очень серьезно пояснил жене Илхом. – Молодец, не испугался. Сейчас они умоются, почистятся и обедать будем. У тебя плов готов?

– Да. У меня всегда все готово, ты же знаешь. И для тебя, и для гостей.

Диля вздохнула, улыбнулась про себя – как же она счастлива в своей покорности, эта обычная таджикская женщина! Тихая улыбка, наивный взгляд из-под платка, детское ожидание похвалы за хорошее поведение. Да и сама Зебе, несмотря на ее полноту, скорее походила на девочку, чем на мать пятерых детей. Даже похожее на зависть чувство шевельнулось внутри – хорошо этой женщине, ни о чем думать не надо, рожай себе и рожай, и жди, когда муж денег заработает и дом в Душанбе построит. А может, это была не зависть. Может, это папина в ней половина, которая таджикская, взяла и взыграла болезненно генами, напомнила о себе таким образом.

Когда они с Алишером, умытые и почищенные, вышли из ванной, Зебе уже вовсю хлопотала вокруг большого обеденного стола. Диля хотела было предложить ей свою помощь, но внимание ее привлекла комнатная стена. Странная это была стена – вся в пришпиленных и приклеенных маленьких бумажках. Подойдя поближе, она попыталась их разглядеть – имена какие-то, телефоны, адреса, фамилии…

– Это у нас «стена плача» называется. Как у евреев, – грустно проговорил за ее спиной Илхом. – Все, кто здесь бывает, на всякий случай координаты свои оставляют. Наших, знаешь, как много пропадает? Вот, иногда по этим бумажкам и находимся… И ты оставь на всякий случай. Напиши адрес, телефон, где тебя знают.

– Да ну… – отмахнулась от него испуганно Диля. – Я пропадать не собираюсь.

– А ты все равно оставь. Мало ли что. Вон, возьми бумагу и ручку, на тумбочке лежат. И кнопки там есть.

Диля вздохнула, покорно записала на бумажке номер своего мобильника, номер квартирного телефона тети Тани, потом, подумав, и адрес тети-Танин туда же записала. Пришпилив бумажку к стене, отступила на два шага, будто любуясь своей работой, потом вернулась и приписала зачем-то еще и адрес Ирины Григорьевны. Подумала секунду и вывела рядом имя – Шурик. Вдруг стало самой смешно – а чье еще имя, кроме Шурика, ей сюда записать? Тетя Таня уехала, Ирина Григорьевна в больнице, никто ее искать больше и не кинется…

Ушли они из гостеприимного дома только к вечеру – Илхом проводил их до автобусной остановки.

– Хорошая у тебя жена, – чтобы сделать ему приятное, в десятый уже раз, наверное, проговорила Диля. – Повезло тебе.

– Да. Хорошая. Только по детям скучает, по ночам плачет… – вздохнул Илхом. – Старшие в Душанбе с бабушкой, сюда только самого маленького взяли. Я тоже один здесь не могу, от тоски вою. Но ничего, немного осталось. Дом за меня все равно никто не построит, правда?

– Правда. Это хорошо, когда цель есть. А мне здесь как-то устраиваться надо. Навсегда.

– Почему так?

– Да долго рассказывать…

– Ну, хорошо. Не хочешь, не рассказывай. Трудно будет, заходи. Мы всегда поможем.

– Зайду. Обязательно зайду. Спасибо тебе, Илхом. Все, пока, вон наш автобус идет!

Дома, уложив спать Алишера, она подошла к окну, глянула в сырую, исходящую мелким дождем темноту, вздохнула и вдруг заплакала. Вовсе она не собиралась плакать, само собой вышло. А может, так надо было. Душевная неприкаянность своей положенной порции слез требует. И неустроенности тоже надо слезный долг отдать. И страху. И темноте за окном. В конце концов, она же не русская суперженщина, которая коня на скаку и все такое прочее, она всего лишь ее жалкая, заблудшая в чужих краях половинка, хилая полукровка, ни там и ни сям не пригодившаяся, везде чужая… Пусть душа поплачет. Ей надо.