Моя мама уехала любить балет - Мария Санталова

бы теплых дружеских отношений брата и сестры? Не уверена, я привыкла на Пашу не рассчитывать. И вот сейчас он предлагает мне поговорить о самом сокровенном. Подождите…

— Откуда ты узнал?

— Твой дружок тебя сдал.

Ибрагим! Когда я ушла плакать о своих переживаниях к синтезатору, он залез в мой телефон, нашел номер Паши, а позже рассказал ему всё.

Это попахивает предательством или… заботой? На данный момент, думаю, что предательством. Возможно, в будущем изменю свое мнение. Но пока я слишком зла.

— С чего начнем разговор? Садись, пожалуйста.

Паша так и стоял возле двери. Он чувствовал себя будто некомфортно в моей комнате.

— Раньше здесь жил я, пока ты не появилась. С бабушкой. Ненавижу эту комнату.

Бабушка умерла в тот год, когда я родилась. Они ничем не болела, просто в один день не проснулась. По рассказам папы прелестнее человека не было и никогда не будет в этом мире.

— Почему? Она милая, здесь есть солнце, в отличие от твоего темного чулана.

В нашем дворе-колодце солнце в окна — это нечастая радость. Комната Паши самая маленькая и угловая, там будто тьма поселилась и не хочет уходить. Добавляют уныния темные обои и мебель.

— И много грустных воспоминаний. Хорошо папа ещё обои сорвал, которые она разрисовывала, да так и бросила.

— Ты на нее до сих пор злишься?

Паша сел на стул и со своим привычным вызовом посмотрел на меня:

— А что поменялось? Меня воспитали бабушка и папа. Она не была хорошей матерью. Ее единственное достижение — подарила мне жизнь.

— И мне. Я пока не понимаю, как к ней относится. Но мне было очень тяжело в одном моменте. Она агрессивно себя вела.

Паша усмехнулся:

— Однажды из-за того, что я не хотел уходить с детской площадки, Анфиса впилась мне в руку ногтями так, что пошла кровь. А ещё однажды мне в голову прилетала толстая книга с полки, потому что я мешал ей тренироваться. Мне было четыре.

Всё это звучало жутко. Я не знала, что ответить, и не понимала, как к этому относиться. Мои проблемы и переживания померкли на фоне душевных травм Паши. Я ничего не помнила, лишь обрывочные кадры в воспоминаниуме тревожат меня. А Паша помнит всё, он проживал каждый день рядом с ней. Такому человеку не нужен воспоминаниум, чтобы что-то понять. Вся боль уже с ним.

— На каком моменте ты остановилась? — спросил Паша.

— Мне скоро три, мама возвращается на работу, у папы сессия, и они собираются нанимать няню.

— Это были хорошие месяцы. Няня оказалась очень милой, а летом с нами был папа. Мама уходила очень рано, а приходила очень поздно. Здесь нужен небольшой экскурс в прошлое, недоступное тебе в воспоминаниуме. Мое прошлое. Когда мне исполнился год, мама вернулась в театр. Мной занималась бабушка. Любые мои требования к Анфисе выполнять свои родительские обязанности жёстко ей пресекались. Зато когда рядом появлялся папа, она строила из себя прекрасную мать.

Бабушка умерла, и меня просто отправили в садик на полный день. Папа учился в аспирантуре, пахал целыми днями в университете. Меня приводили самым первым, а забирали самым последним. И я не хотел уходить, воспитатели относились ко мне с большим теплом, чем родная мать. А потом родилась ты. Я подумал, что мама изменилась, она будто была способна любить кого-то. Но всё скоро повторилось. Самое страшное началось в сентябре. Меня отправили в школу, тебя — в садик. Если я со своей участью смирился, то ты — нет. Целыми днями рыдала и орала, тебя невозможно было даже одеть. Анфису хватило на пару дней, и она заявила, что в садик тебя водить будет отец. И ему как-то удавалось найти с тобой общий язык. Анфиса отводила меня в школу. Самое противное, что при других людях она вела себя как образцовая мать. Это было отвратительно. Был мой четвертый день в школе, Анфиса забыла меня забрать. Учительнице пришлось звонить ей. Она сказала, что очень занята и просила подержать меня в школе ещё пару часов. Тогда позвонили папе, он примчался через полчаса. Вечером этого дня они впервые по-настоящему поругались. Анфиса орала. Одну фразу я запомнил на всю жизнь: «Я не дам вам испортить мою карьеру». Ты рыдала, а я держал тебя на руках и пел колыбельную, пока ты не уснула, прижавшись ко мне.

Паша легко улыбнулся. Их всего рассказа меня потряс именно этот момент.

— Колыбельную про медведей? — тихо произнесла я.

Это песню пел и папа.

— Да. А потом я заболел ангиной, а следом за мной ты. Анфиса отказалась о нас заботиться и вообще уехала жить к подруге, боясь, что мы ее заразим. Папе пришлось взять больничный, чему были очень не рады в университете. Не знаю, как он пережил то время. Болеющие дети, орущие начальники и жена, помешанная на себе и своем балете. Кстати, она действительно была востребована. Премьера за премьерой. Настоящая прима. Только нам нужно было другое. Она окончательно повесила все дела на папу. Мы даже не понимали, живёт ли она ещё с нами или нет. Папа звонил ей, но она не брала трубку. Однажды она вернулась. Очень грустная. Оказалось, что ее труппа уезжает за границу на гастроли. Она не может поехать и бросить нас. Так и сказала. Будто мы имели для нее какое-то значение. Так продолжалось ещё пару месяцев. Она забирала нас, кормила, но делала это как робот. Хотя я был счастлив, верил, что мама вернулась и будет нас любить. Мне было восемь, можно простить наивность мышления. А потом в нашем доме появился мужчина. Он умолял Анфису уехать с ним в Париж, обещал ей мировую славу, но она его прогнала. Сказала, что верная жена и будет работать только в Петербурге.

— Его звали Вадим? — спросила я.

— Точно.

Паша ненадолго замолчал.

— Зачем ты ходила в воспоминаниум? — неожиданно спросил брат.

— Найти маму, понять, почему она ушла.

— Ты нашла ответы на свои вопросы?

— Да.

— Что ты теперь думаешь о ней?

Паша не мог сказать слово