Французская революция - Дмитрий Бовыкин

Хотя декрет Учредительного собрания от 7 мая 1791 года предписывал терпимо относиться к неприсягнувшим кюре и не воспрещал им отправлять свои обязанности в специально отведенных для этого храмах, местные администрации по своей инициативе развернули агрессивную кампанию по изгнанию таковых из приходов. Ускоренная замена неприсягнувших присягнувшими спровоцировала многочисленные волнения крестьян, выступавших в защиту прежних священников. Дело доходило до стычек с национальной гвардией, которая состояла из горожан и приходила для утверждения новых порядков в сельскую местность, как на оккупированную территорию, сея произвол и насилие.

Конфликт вокруг гражданской присяги духовенства дал выход спровоцированному реформами церкви общественному недовольству там, где его потенциал был особенно силен. В сельской глубинке, к примеру, на западе Франции крестьяне сплошь и рядом враждебно относились к конституционным кюре, называя их чужаками. Такому священнику нередко приходилось служить мессу в пустой церкви, его сад разоряли, собаку убивали, а в двери дома стреляли из ружья.

Напротив, авторитет неприсягнувшего духовенства неуклонно рос по мере того, как оно подвергалось ограничениям, а затем и преследованиям со стороны властей. Действие вызвало противодействие, и чем сильнее власти давили на сельский мир, пытаясь утвердить конституционное духовенство, тем более упорным оказывалось сопротивление крестьян.

Противоречия религиозные накладывались на противоречия социальные, постепенно образуя гремучую смесь. Со второй половины 1790 года экономическая ситуация стала ухудшаться еще быстрее. Чрезмерный выпуск ассигнатов спровоцировал всплеск инфляции, а рост дороговизны еще больше возбуждал сельские и городские низы.

Помимо того, у крестьян имелся собственный повод для недовольства. Хотя августовские декреты 1789 года предусматривали отмену части сеньориальных повинностей за выкуп, крестьяне почти повсеместно перестали платить сеньорам вообще. Попытки же последних принудительно взимать недоимки провоцировали новые вспышки «жакерии». Крестьяне жгли замки и возводили в деревнях виселицы, угрожая вздернуть на них тех, кто станет платить ренты. На подавление подобных выступлений революционные власти направляли войска и национальную гвардию из близлежащих городов. Восставшие оказывали им упорное сопротивление. В декабре 1790 года крестьяне графства Керси, собрав 4-тысячную «армию», даже захватили город Гурдон, где разграбили монастырь и дома многих буржуа. В январе 1791 года солдаты и национальные гвардейцы Бретани несколько раз открывали ружейный и артиллерийский огонь по толпам бунтующих селян. В августе 1791 года до пяти тысяч вооруженных крестьян четыре часа штурмовали город Сутеррен в Центральном массиве, пока не были разбиты силами его национальной гвардии. Подобные очаги гражданской войны то и дело возникали в разных частях страны.

Любопытно, что и месяцы спустя после начала Революции нападавшие на замки крестьяне по-прежнему не обращали внимания на политические пристрастия их владельцев. Они явно не видели или не считали существенными различия между приверженцами Старого порядка и теми, кто провозгласил себя «защитниками народа». Это наглядно показывало, что революционная элита настолько далека от реального народа, что ей не остается ничего иного, как винить во всем «аристократов» с их мнимыми происками. Так, 22 февраля 1790 года Робеспьер говорил в Учредительном собрании: «В Аженуа подожгли замки, принадлежащие господам д’Эгийону и Шарлю де Ламету. Достаточно назвать два этих имени, чтобы догадаться, кто ввел народ в заблуждение и направил его факелы против имений его самых горячих защитников». Ответ напрашивался сам собой: разумеется, виноваты были «аристократы».

Интригами «аристократов» революционная элита объясняла также и растущую социальную активность городских низов. Объединенные в компаньонажи подмастерья все более настойчиво требовали у своих хозяев повышения жалования, а у муниципальных администраций – мер против торговцев, задирающих цены на хлеб. В ответ хозяева мастерских призывали новые власти проявить строгость по отношению к «бандитам» (brigands), смеющим выдвигать такие требования. Парижский муниципалитет откликнулся на их призыв и 4 мая 1791 года запретил все собрания рабочих.

Пожелания плебса не находили понимания и в Учредительном собрании. Конституционалистское большинство разделяло либеральные идеи физиократов эпохи Просвещения и предпочитало, чтобы экономика управлялась исключительно законами рынка. 14 июня 1791 года оно приняло «закон Ле Шапелье», названный по имени его автора и запрещавший как стачки, так и профессиональные объединения.

За стенами Учредительного собрания это недовольство плебса активно пыталась использовать радикальная часть революционной элиты. Новые политические лидеры, выдвинувшиеся в ходе Революции и не представленные в депутатском корпусе, резко критиковали его за недостаточную решительность и провозглашали радикальные, порой откровенно популистские лозунги, стремясь заручиться поддержкой масс. В Париже центром притяжения для такого рода деятелей стал Клуб кордельеров, возникший в Латинском квартале. Его членами были «левые» журналисты Марат, Демулен, Жак-Рене Эбер, молодой адвокат Жорж Дантон и другие революционные активисты локального масштаба.

Людовик XVI, формально считавшийся главой исполнительной власти, жил в Тюильри фактически на положении пленника. 17 апреля 1791 года, когда он с семьей собрался по своему обыкновению уехать на пасху в пригородный дворец Сен-Клу, у Тюильри немедленно образовалась толпа народа, не позволившая ему это сделать. Короля заподозрили в желании сбежать, и даже Лафайет с мэром Байи не смогли убедить собравшихся в обратном. Людовику не оставалось ничего иного, как подчиниться, что он и сделал, печально заметив: «Удивительно, что, дав нации свободу, я теперь сам не свободен».

Пока был жив Мирабо, король еще мог питать какие-то надежды на скорое изменение ситуации, которая его совершенно не устраивала. Мирабо, как уже говорилось, поддерживал с ним тайную переписку и пытался упрочить конституционную монархию. Однако после скоропостижной смерти трибуна надеяться королю было уже не на что. И Людовик решился, наконец, вырваться из потока увлекавших его за собой событий, дав согласие на побег, подготовленный верными ему людьми. Предполагалось, что, тайно покинув Париж, он с семьей переберется в приграничную крепость Монмеди под защиту преданных трону войск, возглавляемых маркизом де Буйе. Для этого путешествия заранее была изготовлена большая удобная карета и получены паспорта на имя русской подданной баронессы Корф с сопровождающими лицами. Роль баронессы играла воспитательница королевских детей маркиза де Турзель. Король же числился интендантом баронессы, а королева – гувернанткой ее детей.

20 июня около полуночи, когда закончилась предусмотренная дворцовым этикетом церемония отхода монарха ко сну, Людовик XVI, Мария-Антуанетта, сестра короля Елизавета, королевские дети и их воспитательница тайно покинули дворец и в скромном городском экипаже, которым управляли верные им люди, выбрались из столицы. Там они пересели в большую карету и продолжили путь уже со всеми удобствами.