Восьмая нота - Александр Попов

– О что?

– О звезды. Они у вас под ногами.

– Если споткнусь, вы загадаете желание?

– Обязательно загадаю.

– Я буду, буду еще долго спотыкаться.

Буднично, неожиданно, как будильник, взорвался голос жены:

– Ты с кем там на балконе?

– Спи, с сигаретой.

– Всё с тобой понятно.

Всё понятно было в детстве. Когда дошло, что мало понимаю, детство закончилось. Понимание, как и детство, не вернуть. Живым трудно, живое жжет, и жизнь от жизни длиннее смерти. Завтра к доктору на прием: у меня недуг. Я захлебываюсь от восторгов. В ком много света, тому темно. Жаль, докторов этому в институтах не учили. Откуда им знать, что облако – лучшее, что получается у людей при выдохе. Не стоит бояться быть смешным. У нас, полувековых мужиков, и не такое бывает. А сказки, они и после нас остаются. Взрослые сказки короткие, как жизнь, их в виде дефиса на камнях высекают.

Однажды долгое время не выходил из дома – людей боялся. А тут такое утро ударило по окнам! Не выдержал. Во дворе в золотой песочнице маленькая рыжая девчонка соорудила дворец. Вокруг сидели куклы, она им что-то строго объясняла, но улыбка ожидания невероятного не сходила с ее лица. Меня потянуло к человеку.

– Давай знакомиться, крошка.

– Я не могу, мне шесть лет.

Утро померкло, вернулся в опостылевшую комнату. Я совсем не думал о девочке, не давала покоя неудача.

Следующим утром не оказалось ни чая, ни хлеба. Пришлось отправиться за покупками. Она стояла у дверей подъезда, куклы валялись рядышком.

– Давайте знакомиться?

– Ты же не хотела этого вчера.

– То было вчера.

– Ты долго меня ждала?

– Да, видите, все куклы на боку валяются.

– Зачем я тебе, рыжинка?

– Сказать.

– Что тебе хочется такое сказать?

– Мне сегодня наконец-то исполнилось семь.

– Вот и славно, поздравляю.

– А вам сколько?

– Много, но это ничего не значит

– Почему вы так думаете?

И тут вырвалось само собой:

– Я буду тебя ждать, рыжинка.

– Сколько?

– Одиннадцать лет.

– Хорошо, постараюсь быстро-быстро расти. А вы чем станете заниматься в это время?

– А я буду не стареть.

Вот так расстались на целых одиннадцать лет. Чая с хлебом не купил, приобрел рулон бумаги и цветные карандаши. Долгое время не выходил из дома – рисовал календари. Когда прошел первый год, календарь подарил другу. Второй год отдал соседу. Третий продал: не на что было купить хлеба и чая. Вот так незаметно минуло десять лет. На одиннадцатом стал считать дни. Завтра ей исполняется восемнадцать. Впереди еще целая вечность – ночь.

Смысла нет ни в чем, любой смысл – вымысел симулянтов. Есть мелодия каждой жизни, вот эту песню и стоит слушать. Какая хорошая сегодня ночь, только бы она никогда не кончалась. Я знаю: «Человек больше, чем жизнь!» И она это знает.

И аисты в клочья разорванного белого листа, и облака, и журавли из ненаписанной книги, и пожелтевшие черновики опавшей листвы – всё смешалось.

Она солгала. В ее имени нет гласных и не могло быть. Гласные – эхо, согласные – сор. Для хора таинств согласные не подходят. Эхо, освобождаясь, наполняет полетом, недоступным для рук, неподвластным свету.

– Ты что-то хотела сказать?

– Достань на минутку эхо.

– Пойми, в звуках поиск нового наивен.

– Но повторяемость не менее печальна, чем всё остальное.

– Возможно. Знаешь, эхо слишком близко прижимается к Земле, здесь всё недолговечно. С Землей о продлении срока не поспоришь.

– Достань эхо, я тебя умоляю.

Он не мог понять, откуда в ней слух. Она никогда не просила звуков, было достаточно других удовольствий.

– Моя просьба тебя удивила?

– Да. Она отодвинула разлуку.

– А ты хочешь стать эхом?

– Не знаю. Непонятно, как отказаться от остального.

– Тебе необходима твердость согласия?

– Я боюсь протяженности, страшусь угасания.

– Слушай, подари мне это эхо.

– Зачем оно тебе?

И аисты, и облака, и журавли – разве они из листов ненаписанной книги? Нет, пожелтевшие черновики опавшей листвы не мои. Их затоптанность напоминает эхо, прижатое к Земле.

– Что с тобой? Ты научился плеваться?

– Я убираю из себя согласные.

– Зачем?

– Хочу твою просьбу исполнить.

– Какую?

– Я-е-я-ю-ю.

– Что?

– Я-е-я-ю-ю.

– Где ты? Я тебя не вижу.

– Я-е-я-ю-ю.

И аисты, и облака, и журавли, и пожелтевшие черновики опавшей листвы на месте.

Нет его. Он выполнил желание сполна, остался без согласных, а гласные отныне принадлежат ей.

– Я-е-я-ю-ю.

Всё она прибрала к рукам, лишь три гласных оставила эху. Она не смогла понять: в звуках поиск нового наивен. До песенной высоты ей не дотянуться никогда.

– Достань эхо, я тебя очень прошу.

– Я-е-я-ю-ю.

Жизнь стоит искать на земле. Космос – кость, брошенная глупцами невеждам. Мужчинам этого не понять. Не умеют смотреть под ноги. Голову задирать да нашпиговывать разными небылицами горазды. Гонору в них, что в доброй бочке пороху, гордость, что горчицу, во всякое блюдо готовы выдавливать. И чего так разволновалась сегодня? Салаты с вечера приготовила, пироги в печи, шампанское в холодильнике мерзнет, ждет не дождется, как за стол сядем, первое слово дадим.

Дочке, шоколадке ненаглядной, восемнадцать исполнилось. Вот пока никого, сижу у окна на кухне, вспоминаю счастье свое восьмимесячное.

На этом самом месяце доставили меня на скорой, безумную от температуры сумасшедшей. Перекатили на каталку и куда-то повезли. Они думали, в беспамятстве я, тормошили, трогали, лазали, не церемонясь. А я твердила себе одно: рано, терпеть, терпеть, что есть мочи терпеть. Вдруг как обухом по голове: