Все мои ничтожные печали - Мириам Тэйвз

обходительных, с интересным акцентом и багажом энциклопедических знаний об истории европейской цивилизации. Ты что, издеваешься? – нахмурилась Эльфи.

Она спросила меня о моем нынешнем ухажере, красавчике-адвокате из Торонто.

Я лишь покачала головой.

Как его зовут? Я забыла.

Финбар.

Что? О Боже. Финбар! Мало того что ты спишь с адвокатом, так еще с адвокатом по имени Финбар!

А чем плохо спать с адвокатом?

Ничем не плохо, сказала она. По идее. Просто забавно, что с адвокатом спишь именно ты. Или спала? Ты еще с ним встречаешься? Я ответила, что не знаю, а потом неожиданно выложила всю правду о моей беспорядочной личной жизни. Финбар у меня не единственный. Эльфи воскликнула: Йоланди! Сколько же их у тебя? Я сказала, что только двое, но я так устала, мне так горько и стыдно, что я, честное слово, не помню, правда это или нет. К тому же один из них влюблен в тебя и спит со мной исключительно по заместительству. Она спросила, знает ли Финбар о моем другом любовнике и кстати, кто он такой? И я опять покачала головой. Нет. Наверное, нет. Кажется, я ему не говорила. Впрочем, ему наверняка все равно. Да, я понимаю, что тут нечем гордиться, это просто какая-то странная животная реакция на шестнадцать лет верной супружеской жизни с Дэном, так что да, я превратилась в дешевую двуличную шлюху, ну так и закидайте меня камнями или… не знаю… сожгите на костре, и Эльфи указала себе на грудь и раскрыла объятия, давая понять, что уж она-то меня никогда не осудит, моя чуткая, добрая, мудрая старшая сестра, я ее очень люблю, и мы посмеялись с ней вместе. Совсем чуть-чуть. Даже не посмеялись, а так… Эльфи выразила надежду, что я пользуюсь презервативами, и мне почему-то вдруг стало очень смешно. Услышать такое от Эльфи!

Я помню, как она заговорила со мной о сексе, когда мне было двенадцать или тринадцать. Эльфи спросила, знаю ли я, что такое эрекция. Я сказала, что знаю, и она кивнула: Отлично! Вот и все. Это был мой самый краткий путеводитель по самому крупному минному полю человеческого бытия. Я помню, как мы всей семьей – тогда еще все молодые, живые и в здравом уме, без швов над бровями и трясущихся рук – поехали посмотреть на ночной Виннипег в рождественской иллюминации. Я только-только училась читать и тренировалась, читая вслух все вывески и таблички, и, когда мы проезжали по Членвьял-авеню, я увидела название улицы и прочла его вслух с расстановкой: Член вял, – и спросила у Эльфи, что это значит. Эльфи – ей тогда было одиннадцать или двенадцать – сказала, что это последствия неуемного секса, и мама шикнула на нее с переднего сиденья, и мы не решились взглянуть на папу, который еще крепче вцепился в руль и смотрел прямо перед собой, точно снайпер, наводящий прицел. Было две вещи, о которых он не говорил никогда: секс и Россия.

В тот раз я впервые услышала слово «секс», произнесенное вслух. Я очень смутно себе представляла, что это такое. Кажется, что-то связанное с больницей. Но меня поразило лицо Эльфи – там, в машине. Она была очень довольна собой, она улыбалась, что-то напевала и гордо смотрела в окно на мир, который однажды надеялась покорить. Она немного встряхнула бомбоубежище нашего крошечного меннонитского микрокосмоса и слегка взбудоражила тихий омут. На нее шикнула мама, чего никогда не случалось раньше. В тот вечер я осознала с пронзительной ясностью, сколько в ней скрытой силы, и мне захотелось стать точно такой же, как Эльфи. Захотелось стать ею. С того дня я стала гулять с ее велосипедом по Первой улице, туда и обратно, из конца в конец. Просто катила его рядом, едва дотягиваясь до руля. Я тогда еще и не умела ездить на велосипеде. Я таскала по улице ее учебники, сгибаясь под тяжестью знаний. Я измазала краской свои дурацкие детские джинсы, чтобы они стали похожи на ее настоящие, и пыталась изображать томный вид, расслабляя губы и прикрывая глаза челкой. Я подолгу стояла перед зеркалом в ванной и тренировалась стрелять себе в голову из воображаемого револьвера, как делала Эльфи, когда хотела продемонстрировать, что все вокруг мерзко и невыносимо и лучше застрелиться, чем на это смотреть. Мне казалось, что у меня получается очень даже неплохо. Резкий щелчок, неуловимая доля секунды между нажатием на спусковой крючок и ударом, затем – рывок головой в сторону. После долгих тренировок я наконец показала Эльфи, как я освоила ее фирменное движение, и она рассмеялась, похлопала мне и сказала, что я молодец, но это уже вчерашний день. Она придумала что-то покруче. Вот смотри. Она исполнила какую-то сложную пантомиму с воображаемой петлей, свернутой шеей и вываленным языком. Но к тому времени у меня пропал весь интерес, и я решила, что обойдусь и без таких выразительных средств.

Я сказала: Да, Эльфи. Я пользуюсь презервативами. Она сказала, что я еще молода и могу забеременеть и поэтому мне надо быть осторожнее, и я сказала: Зато, если вдруг что, ты в третий раз станешь тетей.

Когда Уилл и Нора были совсем маленькими, она много нянчилась с ними, читала им книжки, рисовала вместе с ними, каталась с ними на автобусе, превращала обоих в настоящих героев и помогала им создавать классные, радостные миры, где нет ничего невозможного, пока я крутилась между работой и вечерними занятиями в университете, пытаясь одновременно «ставить перед собой высокие цели» и «не завышать ожиданий». Она до сих пор шлет им открытки и пишет письма – вернее, писала до недавнего времени – разноцветными чернилами, розовыми, оранжевыми и зелеными, своим четким почерком, который напоминает мне мчащихся к финишу лошадей. Она пишет, что очень ими гордится и очень их любит, поощряет их быть смелыми и радоваться жизни.

Я спросила, будет ли она рада, если я забеременею, – совершенно дурацкий вопрос, как бы подразумевавший, что я сделаю это сию же секунду, вот прямо сейчас забеременею и рожу, если это заставит ее захотеть жить. Она ответила грустной улыбкой, этим своим взглядом, растерянным перед непостижимостью бытия.

Я спросила, как она вчера поговорила с Ником, ела ли что-нибудь, принимала ли душ, выходила ли в общую комнату отдыха, была ли на завтраке и общалась ли с кем-нибудь из других пациентов. Она попросила не подвергать ее допросу с пристрастием. Я извинилась, и она мне напомнила, что мы вроде бы договорились отставить все извинения. Да, сказала я, но извинения помогают поддерживать цивилизованные отношения между людьми. Вовсе