Все мои ничтожные печали - Мириам Тэйвз

принимает лекарства. Да, ответила я. Она либо принимает сразу горсть, либо не принимает вообще. Дженис пыталась помочь и мне тоже. Она похлопала меня по плечу и сказала, что мне нужно вернуться домой и лечь спать.

Я сказала, что сначала зайду попрощаться с Эльфи, но Дженис велела мне сразу ехать домой. Она сама скажет Эльфи, что я скоро вернусь. Я смотрела на календарь на стене. Проследив за моим взглядом, Дженис подошла к календарю и перевернула страницу, так что теперь он показывал правильный месяц.

Ну вот, сказала она, теперь все как надо. И я сказала: Спасибо.

Я спустилась по лестнице – два, четыре, шесть и восемь, – случайно забрела в подвал и оказалась в каком-то длинном коридоре, из которого не было выхода. Я прошла чуть вперед, периодически дергая двери, но все они были заперты. Интересно, подумалось мне, скоро ли меня найдут? Я проверила телефон, но в подвале он не ловил сеть. На бетонном полу были следы, нарисованные масляной краской. Я пошла по следам. Они привели меня к очередной запертой двери. Я уселась на пол, положив на колени пластиковый пакет с моей распечатанной рукописью. Оглядела огромные трубы, тянувшиеся прямо по потолку. Потом вынула рукопись из пакета и просто держала ее в руках. Пару раз щелкнула резинкой, скреплявшей листы, и убрала их обратно в пакет. Если я не найду выход, то умру здесь от голода. Вот такая ирония судьбы. Эльфи будет неловко, да? Или завидно? Отплатим ей той же монетой.

Я поднялась на ноги и пошла в направлении, противоположном следам на полу. Еще одна дверь, тоже запертая. Я вернулась обратно, к тому месту, где сидела под дверью, прошла чуть дальше и вышла к развилке. Повернула направо, добрела до еще одной двери, нажала на ручку – и дверь открылась. Я вышла в какое-то странное помещение, что-то вроде промышленной кухни. Может быть, это был морг. Все было сделано из нержавеющей стали, все пространство блестело и как будто гудело. Я прошла через комнату, открыла другую дверь и попала прямо в приемный покой отделения скорой помощи. Там был полицейский, зачем – я не знаю. Он велел мне вымыть руки. Я сказала, что они чистые. Он сказал: Так положено. Он должен следить, чтобы все мыли руки. Он указал на импровизированный умывальник. Я попросила его подержать мой пакет. Он кивнул и забрал у меня пакет. Я долго и обстоятельно мыла руки, глядя на полицейского, который держал мою рукопись. Мне казалось, она в надежных руках. Хотелось оставить ее у него, но я вытерла руки, забрала пакет у полицейского, поблагодарила его, вышла на улицу и долго искала мамину машину, пока не сообразила, что это не та парковка.

Иногда я подолгу сижу в машине, сжимаю руль так, что белеют костяшки пальцев, и выдыхаю долгое шелестящее слово: Эллльфффффи. Я пробила бы дырку в ветровом стекле, если бы не боялась повредить руку. Плюс – разбирательства со страховой, плюс – неприятный зимний сквозняк. В детстве я часто садилась на велосипед, но никуда не ехала, просто сидела и повторяла вслух новые для себя бранные слова. Я бормотала их себе под нос, по сто раз подряд, пока они не теряли свою остроту и не становились бессмысленными и смешными, как слово «любовь» для Эльфи. Здесь, в машине, – почти то же самое. Похоже на контролируемый эксперимент. Моя личная мобильная лаборатория злости. Если повторять что-то снова и снова, оно потеряет весь смысл, и тогда злость уймется. Эльфи, какого хрена?! Что ты делаешь?! В машине я чувствую себя защищенной: я одна и неуязвима. Вижу людей на парковке, но они не видят меня. Вернее, видят, но думают, что я сумасшедшая, и спешат отвернуться. Это почти то же самое, что быть невидимой.

Мы встретились с Ником, когда он возвращался с работы домой. Зашли в ресторан выпить пива. Ник сказал, что так и не дозвонился до выездной бригады психологов, а дозвонился только до социальной работницы, и она заявила, что у них, кажется, нет финансирования на такие услуги. Ник сказал ей, что готов сам заплатить, сколько нужно. Она ответила, что так не делается, и тогда Ник спросил: А как делается? Он рассказал мне о байдарке. Работа идет, но ему нужны специальные шурупы. Он заказал их в Миннеаполисе и теперь ждет посылки. Он совершенно уверен, что уже в самом начале мая можно будет спустить лодку на воду. Может быть, это и вовсе бессмысленно, сказала я. Постоянно за ней наблюдать. Не за байдаркой, за Эльфи. Ник со мной согласился. Но что нам еще остается?

Мы выпили пива. Он сказал, что пришла бандероль с книгой, которую заказала Эльфи. «Последний выход». Руководство для потенциальных самоубийц, как вернее покончить с собой с помощью пластиковых пакетов и прочих подручных средств. Я сказала: О Боже, выброси ее немедленно! Ник покачал головой. Нельзя выбрасывать чужую почту. Это будет вторжением в Эльфину частную жизнь и посягательством на ее личные права и свободы. Я начала возражать, и Ник сказал, что он, может быть, спрячет книгу подальше в шкаф. До лучших времен, когда Эльфи избавится от суицидальных мыслей. Я спросила: И что потом? Вынешь книжицу из тайника и подаришь ей на день рождения? Просто выброси ее на помойку. Я не могу выбросить книгу, ответил он. Любую книгу. Я сказала: Ну, ладно. Тогда верни ее «Амазону», или откуда ее там прислали. Это не моя книга, отозвался Ник. Тогда отдай ее мне, я сама ее выброшу, сказала я. Он сказал: Так нельзя. Это как-то неправильно.

Боже правый, мы с Ником ссоримся. Нам не хочется ссориться. Или, может быть, хочется, если ссора дает ощущение, что мы что-то делаем, добиваемся хоть каких-нибудь результатов, решаем проблемы. Мы с Ником подходим к заботе об Эльфи с двух разных сторон: из стерильной лаборатории и с обратной стороны луны. Он – прагматик, ученый, свято верящий в рецептурные лекарства и рекомендации всемогущих врачей.

У меня есть свои соображения, как спасти Эльфи жизнь. Например, сбросить ее на парашюте в какое-нибудь незнакомое место вроде Могадишо или Северной Кореи, чтобы ей пришлось выживать в одиночку в самых что ни на есть жесточайших условиях. Это рискованный план. Неизвестно, как все повернется. Она может отдаться на милость каких-нибудь малолетних солдат, ее сразу застрелят, и на том все и закончится. Или же что-то в ней всколыхнется, и она наконец-то прочувствует, что значит жизнь и что такое воля к жизни. Ее кровь вскипит