Ричард Длинные Руки - Гай Юлий Орловский

– Ты что, совсем дурак?

– Н-не знаю, – ответил я растерянно. Но даже с дороги, что вела мимо деревни, я увидел такое, что горло перехватило: между домами, а то и прямо в черной золе развалин – трупы, трупы, трупы. Почти со всех сорвана одежда, видать, разбойники, такие же бедные или же уцелевшие крестьяне, собирали все, что могли.

Я не мог видеть даже на расстоянии обнаженные тела, отворачивался. В кино, играх и даже в городской хронике все выглядит красивее или незначительнее. Из повозки высунулся священник, прокричал:

– Мы поступаем не по-христиански!

– Господь нас простит, – ответил Ланзерот благочестиво и осенил себя крестным знамением.

– Мы должны остановиться! – крикнул священник. – И похоронить!

Повозку немилосердно трясло, он ухватился обеими руками за края и даже уперся лбом, чтобы не вывалиться. Лицо было обозленное и жалкое.

– У нас есть другой долг, – отрезал Ланзерот. Остальные промолчали, только Бернард буркнул:

– Они уже мертвы. Там лишь бренная плоть. Души либо в аду, либо в чистилище. Вон даже Дик согласен... Дик, ты что молчишь? Или ты язычник?

Я сказал торопливо, понимая, какое для них это имеет значение:

– Нет! Какой из меня язычник...

– Да сейчас уже трудно понять, – ответил Бернард непонятно, – кто есть кто на этом свете.

На привалах я первым бросался собирать хворост, а потом мы все ели жареное на углях мясо. Только священник, как я заметил, никогда не подходил к костру, не сидел, завороженно глядя в огонь, не подбрасывал хворост, не тыкал прутиком в багровые угли, заставляя искры с веселым треском устремляться к небу. Перед сном он обычно сидел у повозки и, упершись спиной в тележное колесо, читал толстую потрепанную книгу, пока не наступала ночная тьма.

Я, помня, что человек с улыбкой нравится всем, часто улыбался, делал лицо открытым и бесхитростным, даже угрюмый Бернард в конце концов подобрел и удостаивал меня коротких бесед, но священник при очередном контакте на привале уперся в меня твердым и острым, как наконечник рыцарского копья, взглядом.

– Изыди!.. Их ты обманул, но меня не обманешь! Твоя душа подобна колодцу, наполненному гадами!

Я передернулся, спросил жалко:

– Так уж и гадами... Что там – тьма?

Он отодвинулся брезгливо, забормотал молитву, осенил меня крестом, а когда заговорил, я уже видел, что он ни за что не переступит черту, разделяющую нас:

– Бездна тьмущей тьмы... Провалы ада, леденящее поле отчаяния... и клубки змей, отвратительных гадов, всевозможной скверны и мерзости!

Я пробормотал:

– Святой отец, это чересчур образно.

Но он так махал руками и непрестанно молился, что я повесил голову и вернулся к костру. Совсем недавно считали, а здесь и сейчас явно считают, что к спящим в поле в рот может заползти ящерица или мышь, в желудке вывести потомство. Или даже заберется змея и выведет змеенышей. Думаю, это кто-то придумал специально для храпунов, спящих с открытыми ртами, а потом привилось и выросло в стойкое поверье. Но в этом случае священник говорит о душе. О Фрейде старик не знает, тем более – про атомарную структуру всего сущего, в том числе и души, если это понятие в самом деле имеет под собой некую почву.

Символисты, мелькнуло в голове. В средние века мыслили и даже видели символами. Я сам встречал в школьном музее серьезные карты для моряков, где ветры изображены в виде толстых морд с надутыми щеками, север и юг – свирепого вида дядями, только северный – с сосульками на бороде и усах, а южный – смуглый и кудрявый с золотой серьгой в ухе... Мою душу отшельник воспринял в виде колодца, но вообще-то как в воду глядел: я в самом деле чувствую там бездны мрака, отчаяния, там ледяные просторы космоса, что вне меня и внутри меня, там грызущие меня изнутри ядовитые гады, а также пауки, скорпионы и прочие жуки-дровосеки, которых отшельник не рассмотрел из-за слабости зрения, ибо этот мир не знает даже очков, не говоря уж про контактные линзы или коррекцию по Федорову.

Я спал как убитый, но среди ночи раздался скрежещущий звук. Я проснулся, весь дрожа, сердце колотилось часто-часто. Несмотря на холодную ночь, пот выступил на лбу.

Перед костром, освещенная красным пламенем, стояла долговязая фигура. Обе руки вскинуты к темному небу, в одной зажато нечто сверкающее. Я суетливо протер глаза.

Скрежещущий звук раздался громче, я вслушался, это всего лишь был вопль нашего священника:

– Вставайте!.. Вставайте все!.. Я чувствую... приближается беда!

Мать, мать, мать, выговорил я злобно в духе поручика Ржевского, только с большим чувством. Новость, видите ли, – беда! Да мы завязли в этой беде, как в СМИ. Тоже мне, пророк...

Но из темноты появлялись и тут же пропадали люди с таким же холодным блеском в глазах, на руках и на теле. Но только они обвешаны совсем не крестами.

И вот я уже снова в седле, всматриваюсь, вслушиваюсь. Бернард обронил, что эти земли отвоевали у нечисти всего лет сто назад. Я почти видел, как это происходило. Семья отважных переселенцев двигалась при свете солнца, на ночь отгораживаясь заклятиями и святыми молитвами, отыскивала хорошую землю, спешно строила укрепления, засеки, рвы...

Одной семье с такой работой не управиться, потому двигались обычно группами, вместе строили защиту от нечисти, а уж потом рубили дома, распахивали земли под пашни, переносили свои укрепления дальше, чтобы обезопасить пастбища, луга. В эти времена приходилось отбиваться от мелких бесов, от слабой погани и нежити, а когда забредал какой странствующий гоблин, он не мог устоять против дюжины решительных мужиков, которые, кроме вил и кос, умели прекрасно управляться с боевыми топорами и мечами. А тем временем пашни давали прекрасное зерно, коровы приносили по два теленка, а поселенцы то один, то другой находили клады. Кое-кто сразу же установил торговые отношения с местным народцем гномов или горных рудокопов, быстро обрастал золотишком, щеголял с драгоценными камнями на лопате, а эти камни могли б украсить королевскую сокровищницу.

Слухи о найденных богатствах доходили до старых мест, и вот уже новые поселенцы двигались на богатые земли. Деревня разрасталась в село, а то и в город. А вот такая добыча привлекала нечисть покрупнее и помощнее. Появлялись огры, баньши, а то и драконы. Город вынужден искать новые средства защиты, да и самому нужен простор, простор...

Я смотрел на остатки земляных валов, на полузасыпанные ветром исполинские рвы. Там на глубине в два-три роста явно захоронены остриями кверху обломки кос. Раньше они в самом деле блестели при лунном свете, и горе тому великану, что пробовал подойти к городской стене... А вот там что-то блестит, словно на камне пробовала расцвести белая ромашка... Явно арбалетная стрела с серебряным наконечником ударила с такой силой, что мягкий металл расплескало, словно птичье яйцо. Чуть дальше каменный остов часовни, кто же поставит на отшибе, еще дальше – следы от сгнившей сторожевой будки.